Я больше не стреляю из ружья. Иногда я достаю его из чехла, переламываю и смотрю на свет сквозь чистые стволы, вижу ровные концентрические светлые и темные кольца, - сверловка высший класс! Прикладистое, хорошо сбалансированное оно так и просится к плечу. Когда-то оно без устали грохало, а я собирал мокрые отяжелевшие тушки птиц, и это радовало сердце, - охота мне всегда удавалась...
Но я опять разбираю двухстволку-«бокфлинт», застегиваю чехол. Из ружья я больше не стреляю.
Почему? Бегут годы, но я все явственнее вижу сквозь них несколько трагических встреч.
Чирок-свистунок
Они поднялись с воды вертикально и стремительно, на миг зависнув в воздухе, пошли россыпью с поворотами через крыло. Но я успел, ударил вслед дуплетом, и три птицы выпали из стайки, четвертая подранком плюхнулась на ближнее плесо.
«Отличный выстрел!» - похвалил я сам себя, не каждый может похвастать таким дуплетом, ведь чирки-свистунки или «дробоеды», как зовут их охотники, - из-за своей особой скорости и маневренности - очень нелегкая мишень.
Я подобрал уток, а четвертый-подранок, притопив тело, стал уходить от меня. Еще минута-две, и он скроется в частом камыше. Стрелять? Очень близко, и дробовой заряд разнесет на части эту маленькую утку.
- А ты веслом, веслом его добей! - посоветовал мне друг, что сидел в скрадке напротив.
Несколько взмахов весел, и вот чирок-свистунок, изо всех сил пытающийся уйти от гибели. Он с трудом перебирает одной перепончатой лапкой, вторая перебита и болтается позади черной тряпочкой. Не помню уж, сколько раз я ударил веслом по бархатной миниатюрной рыжевато-коричневой головке. Помню только его черную бусинку глаза, был в нем смертельный ужас и… укор. Второго глаза не было, вместо него кровью сочилась ранка. Глаз выбила дробина.
«Северный гусь» с озера Южного
Мы приехали с другом Володей на это озеро спустя месяц после открытия охоты в Казахстане. Гусиные стаи уже были разбиты местными охотниками, и птицы, наученные ружейной пальбой, держались маленькими группами на середке большой воды в камыше-редняке, и подобраться к ним незамеченным не было никакой возможности.
За час до рассвета я загнал лодку в рогоз, разбросал на воде чучела и пристроил неподалеку от скрадка подсадную «разговорчивую» утку Катьку. Рассвет обозначился мутной полоской на востоке, и тотчас ударили в гонг, заговорили, собираясь на кормежку в поля, гуси. Я загнал в стволы патроны с особенно крупной дробью, приготовился: авось да налетят?
Гуси налетели на немыслимой высоте и уронили призывное: «Гга-гга-гаа…». И где-то, совсем рядом, в островном рогозе, я вдруг услышал осторожный ответ: «Гга-га-гггаа…»
Гусь, ну, конечно же, это гусь-подранок, ушедший от охотника и схоронившийся в камыше. Нужно только затаиться и выждать, когда он покажется!
Катька два часа орала благим матом, селезни снижались на выстрел, но я не стрелял, уж очень заманчивой я предвкушал добычу. И я дождался: в прогалину камыша едва вплыл гордый серый профиль с высокой шеей, и я раз за разом спустил курки.
- Ур-ра! - это уже ору я. - Вовка, я гуся взял!
Володя спешит ко мне, стоя в лодке-плоскодонке, резво работая длинным шестом.
Мы подъехали к гусю одновременно и… остолбенели: на воде, откинув громадное крыло, лежал молодой лебедь-кликун(!)
- Та-ак, - озадаченно сказал мой друг. - Вот тебе, бабушка, и гусь… северный гусь с озера Южного! А где у него правое крыло?
Правого крыла не было, вместо него торчала зарубцевавшаяся культя, след от выстрела моего ружья был свежим, он угодил в грудь и голову.
…У меня больше не было желания продолжать охоту. Я возвращался домой с отвратительным настроением, а Володя все утешал меня:
- Тебе, Толян, надо медаль дать, за то, что избавил живую душу от мучений. Сам мозги раскинь: на дворе того и гляди зима ляжет, и уроду, лебедю этому, ни за что не выжить! А то, что с гусем спутал, так очень просто: молодой лебедь нынешнего выводка очень на серого гуся смахивает.
Все равно очень слабое это утешение.
Заяц-русак
Он вынырнул из кустов в десятке метров от меня и в изумлении застыл, привстав на задние лапки, шевельнул ушами.
- А ну, брысь, ушастый, а то ведь разнесу по клочкам!
Заяц сидел и не шевелился, должно быть, он впал в шок от внезапной нашей встречи. Я топнул ногой, заяц взлетел свечой и, положив уши на спину, помчал по поляне, вольный, как дух степей.
- Стреляй же, уйдет! - это Володя вылез из кустов весь в паутине и репьях.
Пятьдесят метров. Я вскинул ружье, повел стволами, - мушка легла чуть впереди головы русака. Выстрел. Заяц перевернулся и сел на задние лапы, как обычно сидит собака.
Я подошел к зверьку и отшатнулся, у него не было задних лап, вместо них дрожали, ковыряя землю и пытаясь поднять тело, окровавленные осколки костей. В глазах косого был трепет смерти. Он вдруг громко заплакал: «Ии-иии, ох!» - причитал зверек, точь-в-точь это был вопль ребенка, попавшего в непоправимую беду. «Ии-иии, ох!» Я ни сколько не вру, от бывалых охотников я не раз слышал рассказы, как плачет, почуяв смерть, раненый заяц. Этот плач я услышал впервые.
- Не мучь человека, Толян, стреляй! - сказал за спиной Володя сорвавшимся голосом.
Я не смог этого сделать. Сделал за меня Володя.
Анатолий Столяров,
член Союза писателей России
Троицкая афиша
