История жизни Парфирия Михайловича Назарова, рабочего, солдата и… автора троицкой вишни, рассказанная им самим.

Угораздило меня в семье железнодорожника родиться… На станции Ртищево, что в Саратовской области. Хоть и неспокойное время выдалось, только-только гражданка чугунными своими боками по нам пробуровила, а жизнь, несмотря ни на что, своим чередом шла.

 

На станции день и ночь кричали паровозы, большинство людей одной дорогой и жили. Сады да огороды не для забавы - для приварка держали. Хорошо родила земля, потому как труда своего для нее не жалели.

 

Но быстро детство кончилось. Вскоре после того, как отца вместе с другими паровозниками по приказу Кагановича на Туркменскую железную дорогу отправили, голод вышел. Мачеха наша тотчас меня, несмышленыша, вслед за батей снарядила, дескать отец на юге, там сыночка и прокормит.

Пока я чуть живой от голода, с одними учебниками через всю страну пробирался, мачеха дома телеграмму получила: умер мой батя от какой-то тропической болезни…

 

Товарищи отца помереть мне не дали. Подхарчился я малость у них, стал учеником токаря, да вдруг из Ртищево послание: «Фира (это меня так в детстве кликали), возвращайся, немедля, назад…Тут у тебя сестры, семья…».

 

И опять я через всю Россию. С тифом-сыпняком домой вернулся. Не знаю, как выжил. Весной (меня ноги еще чуть держали) с мачехой картошку посадили. А она потом и говорит: «Работать надо тебе, Фирка, больше нечем мне тебя кормить».

 

Работать, так работать. Мне два раза повторять не надо было, Стал искать, где устроиться. Но везде прямо в лицо смеются: «Куда суешься, пацан, силенок-то у тебя, что у комара недобитого…».

 

В одном месте, правда, взяли. Разнорабочим, на строительство путей. И опять, как выжил? Сам себе не верю.

 

Стал я подручным слесаря. В ФЗУ помощников машинистов готовили, меня, как сироту, приняли. Только курс закончил, Лазарь Моисеевич Каганович новый приказ железнодорожникам отдает: всем комсомольцам, помощникам машинистов, на Дальний Восток ехать.

 

…Приехали. Железная дорога. Тайга. Глушь. Жилье в вагонах. Клуб разломанный. Кино не работает. Газеты не доходят. Зато водки и спирта - залейся! 

 

Месяц, другой поработали таким образом, потом кто-то из ребят письмо Кагановичу накатал. Дескать, как же так, товарищ Лазарь Моисеевич, народный комиссар путей сообщения СССР, работать или на спиваться сюда направили?

Письмо, видать, дошло, потому что вдруг однажды шум да шорох по станции пошел, Лазарь Моисеевич собственной персоной заявился.

 

Согнали нас в разломанный клуб, Выслушал он всех, не перебивая, головой покрутил и сказал только: «Правильно говорите, хлопцы, нечего водку глушить. Будете учиться на машинистов паровозов. Мне машинисты очень нужны…». И уехал.

 

Тотчас клуб отремонтировали, киноустановку запустили, лекторы зачастили, агитбригады с концертами к нам дорогу нашли. Словом, жизнь пошла. Здесь я машинистом стал, здесь женился, здесь и сын родился. А чтобы навсегда нас к дороге привязать, паспорта у всех поголовно отобрали. Куда без документа сбежишь? На первом же полустанке поймают.

 

Но мне повезло, срок подошел паспорт менять, ну и выдали мне его на время. Обменял я документ честь по чести, но схитрил, мимо своего отдела кадров в военкомат с новым паспортом подался:

- Хочу в армии служить!

 

В военкомате согласились, а мое железнодорожное начальство кулаками замахало: «Обхитрил ты нас, сукин сын! Ну, погоди, мы до тебя обязательно доберемся и кузькину мать покажем!»

Я не спорил, ведь из рабства сподобилось утечь. Жену с сыном домой, в Ртищево, отправил, а сам в танковые войска угодил. А «кузькиной матери» у них не получилось. Вскоре война началась.

 

…Нас с танками на станции Неболчи выгрузили, под Тихвином. Скрученные рельсы, покореженный металл. Дежурная по переезду в крови лежит, а рядом ее маленькая дочь по снегу ползает, то смеется, то плачет… Оказывается, до нашего прибытия «юнкерсы» наш первый танковый эшелон по гаечкам разнесли…

 

Выгрузились уже в темноте, и сразу же приказ: «Заводи!» Танки Т-26 на масляном охлаждении, промерзли в пути насквозь. Надели на ручки стартеров трубы-удлинители и в три-четыре пары рук до пота, до крови на ладонях… крутили стартеры, чтобы завести двигатели.

 

На площадь Тихвина с боем ворвались. А дальше что? Куда? Командиры и те ничего не знают… А фрицы стеной прут, да еще в тыл десант большой выбросили. Чудом из кольца окружения вышли, осмотреться не успели - новый приказ: Тихвин обратно взять!

 

Триста километров стороной ломились мы по немецким тылам, гусеницами и огнем давили врага. Потом внезапно свернули на Тихвин и с марша взяли его. Тут же нас отвели раны зализывать, заставили переучиваться на танки Т-34.

 

Только не получилось у меня на этом красивом танке повоевать. По приказу Сталина всех машинистов паровозов заставили заняться прежним делом. А мне даже краткосрочный отпуск вышел. Будь он не ладен, отпуск этот…

Приехал  в Ртищево, а жены дома нет. Соседи глаза отводят: «В другом месте, сказывают, живет…»

 

Нашел-таки я ее. Хотел на месте ликвидировать за измену, за то, что сына малого не уберегла, он умирал от болезни… Но в глаза ее глянул, а она мне:

- Уж не думала тебя, Фира, живым увидеть, ведь там, где ты был, рассказывали, всех мужиков повыбило. Вот и решила я пожить, пока меня любят…

 

Пальцем не мог пошевелить в тот миг, Развернулся по-солдатски и от теплого порога с разорванным сердцем - в холодную ночь, в чужую жизнь двинул. Так на южно-уральской железке очутился, на станции Троицк, в месте моей приписки.

 

Наверное бы, от тоски помер, если бы не работа день и ночь напропалую… К линии фронта все время воинские эшелоны и танковые поезда водили. И опять бомбежки, развороченные пути, рваные рельсы, гибель товарищей.

 

…С Марией Егоровной в Троицке познакомился, у нее во время войны  все трое детей померли. В землянке начали жить, на Гончарке, и сразу шестимесячную девочку-сироту из детского дома на воспитание взяли. Мать ее в тюрьме родила, а сама вскоре Богу душу отдала. Но недолгим нам счастье вышло. Как ни бились мы с Марией Егоровной за жизнь нашей приемной дочери, здоровье ее, подорванное тюремным рождением, все чаще сбои давало. Как тяжело умирал безвинный этот ребенок! Смотрели на меня покорно кругленькие ее глазенки. «Папа…», _ говорила  и все тянулась ко мне ослабевшими своими ручками…

Наверное, горе подтолкнуло…

 

Запряг однажды я корову в самодельную свою телегу, Марию Егоровну посадил и подались мы с ней тихим ходом в Рубежные леса. Хоть на час на воле забыться. Здесь маленькую степную вишенку присмотрел. Тоненькую, как дитя беззащитную. Выкопал и у себя в огороде посадил. В память об умершей дочке нашей.

 

А тут и войне конец. Съездил я в Ртищево, на родные могилы. В память о детстве своем, о родине, привез в Троицк саженцы вишни - обыкновенную «владимирку» и «марель» - мичуринский сорт. И чтоб дикуше-степнянке из Рубежных лесов не скучно было, рядышком с ней их посадил.

 

Потом ягодки первые созрели. Пробую и, вот странно, ни один сорт на вкус не узнаю. Эге, думаю себе, переопылились сестренки…

 

А косточки рассадил в огороде маленькими улицами и опять по соседству. И снова переопыление пошло. Конечно, соседи на мои опыты, как на причуду смотрели. Дескать, ты, Михайлыч, случаем, не того? Не сбрендил ли? Столько земли занял. Ведь на ней, поди, десятка два ведер картошки уродилось бы…

 

Через пяток лет они ко мне за вишневыми саженцами пришли. В очередь. Так моя вишня на Гончарке крепко картофель потеснила, а потом и троицкие садоводы ее облюбовали…

 

Намеренно… прерываю на этом рассказ скромного русского человека, терпение и мужество которого пересилили лихую его судьбину, а кропотливый труд и любознательность подарили людям, не погрешу против истины, выдающийся сорт ягодного кустарника. По-разному называли знаменитую его вишню. «Назаровской» - точно адресно (на первом этапе ее распространения); «гончарской» - на более позднем этапе, когда вишня захватывала поселковый огородный плацдарм Гончарки. Сегодня ее называют «троицкой», потому как она истинное дитя города Троицка. Точно так талантливая песня теряет свое авторство и… становится народной!

Уже давно и далеко известна она, в том числе и премудрым селекционерам. Только ученые мужи достойным вниманием ее не баловали и, как повелось в России, пытались затереть ее авторство: 

- Да что там за самодельщина! Так себе, просто нестандартная ягода…

 

А сами, тем временем, через вторые руки у того же Парфирия Михайловича саженцы его раздобыли и у себя на дачах порассадили.

 

Потом, правда, приехали люди. Сказали, что из Челябинска. И любопытный документик на листке плохонькой бумаги оставили. От руки писанный. Вот он, привожу дословно:

 

«Акт от 9 сент., 1986 г. Составленный зав. отделом селекции ягодных культур

 

В.С.Ильиной, ст.н.с. отдела селекции плодовых культур А.Е.Панкратовой в присутствии шофера А.А.Пономарева… Акт составлен на предмет установления авторства данного сорта вишни, который в народе стал известен как Троицкая-Назаровская и передачи данного сорта в Г.С.И. (государственный селекционный институт? - А.С.)» Закорючки подписей. Без печати.

 

Ну, да Бог с ним, с авторским свидетельством. Главное, вишня есть. Покрепче иного бронзового памятника будет. Потому что в середке плода - вишневая косточка - вечное продолжение жизни. И памяти Парфирия Михайловича Назарова.