С ивовой корзинкой я сошел с электрички на глухом полустанке. Серое одеяло неба робко помаргивало, изредка чуть шевелилось, и тогда его неведомая глубина вытряхивала на поля мокрый бисер. Прошел уютным ложком, заглянул в трепетное осиновое мелколесье, поднялся на теплую сосновую гриву, — грибов не было. Все это давно хоженые места, с юных пор знакомые обильными груздями. Делать нечего.

Возвращался по своим следам: грива, осинник… Вот диво‑то, откуда на моей тропе эта старая раскоряченная сосна? Ее отродясь здесь не было. Судя по кроне, старушке не менее полувека…. Странно. Я внезапно почувствовал усталость. Присел под сосной, достал бутерброд… В тот же миг грохнуло, ослепительная вспышка и… потом огненный шар с футбольный мяч. Шипя и разбрызгивая искры, он катился по верхушкам берез, перескочил на мою сосну. Взрыв погасил сознание…

— Парень, а парень, тебе плохо? — кто‑то теребил меня за плечо.

Очнулся. Красивая молодая женщина пристально смотрела мне в глаза и искала мой пульс. Кого‑то напоминает ее тонкий профиль и эта милая родинка над изломанной темной бровью… И этот едва слышимый холодный ландышевый аромат.

— Это же надо, — вздохнула вторая женщина, опуская на траву подойник, — такой молодой и…

Она не договорила, выключила транзисторный приемник, который нетерпимо трещал от неслышных грозовых разрядов.

Хотел поправить ее, что не такой уж я и молодой, что мне семьдесят, что… Но говорить не хотелось, кружилась голова, приятная немочь сковала меня. Только и спросил:

— Откуда вы?

— Из Мокрых кустов…

— Из каких кустов?

— Из Мокрых, что за Троицким трактом. Деревня такая на свете есть. Ты чего это, парень, или ошалел от шаровой молнии, взрыв‑то от нее на всю округу грохнул…

Мучительно включалось сознание. Итак, шел к электричке, странная сосна, молния…Шаровая…

— А где моя корзина?

— Да вон она, полнехонька груздей, рядом с тобой… И где только сподобился таких красавцев наломать? — спросила красивая женщина.

Двухведерная корзина полна отборных — один к одному — груздей… Да, моя ивовая корзина… Свежие, только что собранные грибы, вон на изломах капельки бело-розового молочка… Чудно, но ведь корзина у меня была пуста?! И деревни Мокрые кусты, помнится, уже лет сорок как на карте нет, пропала, как неперспективная…

— Неперспективные ваши Кусты…, — только и смог я выдавить из себя.

— Как это неперспективные?! — возмутилась женщина с подойником. — Это, парень, ты напраслину возводишь, ведь у нас самые что ни на есть высокие надои по району в прошлом годе были, да и нынче прибавку ждем.

— В каком… таком прошлом годе?

— В «каком-каком…», — передразнила женщина, — все в том же — в 1961‑м и в этом, в 62‑ом, наши коровки обязательно молочка прибавят. Нет, вы гляньте на него: то корзину свою не узнает, то «В каком годе?» спрашивает. Ты, парень, случаем, не загулямши будешь?

— Нет, «не загулямши» он, Надюша. Наверное, у него от молнии ум за разум зашел, — женщина подняла свою красивую голову — вон как молния‑то нашу сосенку распластала. Да вставай, молодой человек, пойдем в наши Кусты, там тебя обиходят…

— Хватит вам, дамы, — «молодой»… В семьдесят‑то лет «молодой»!

— Ты гляди‑ка, Сашенька, а мне нравится этот парень-стиляга! В старика решил рядиться! — игриво звякнула подойником Надюша. — А у «старика» — кок, штаны моднячие… А уж тюфельки, тюфельки у него! Стильные, глаз не отвести! Ну, фе-е-ерт! С танцев, видать, заглянул в наши края.

Я глянул на «тюфельки»… Что за черт! Изящные туфли, «цебовские», с высоким каблуком… на моих ногах! Вспомнил, я такие покупал у фарцовщика Штальмана во дворе на Кировке… Да-да, в 1962‑ом! Когда я впервые получил Ленинскую стипендию за успехи на факультете… А где мои старые удобные кроссовки? Нету, а «тюфельки», должно быть, жмут… Пошевелил пальцами… Нет, в самую пору, по мне. Что это? Неужели шаровая молния по мне так шарахнула? Или я все еще во сне? Тронул голову, а вместо глади лысины нащупал густоту… Волосы!!! Дернул — больно… Точно — молния шарахнула!

— Да чего ты, молодой человек, свой кок теребишь! — засмеялась красивая Сашенька, — Вставай и корзину бери, пошли в Кусты.

Я не встал — упруго поднялся. Подпрыгнул даже! Корзина полнехонька, но легка!

— Нет, дорогие миледи, нечего меня обштопывать, — вдруг я вспомнил стиляжий жаргон, — на нашей улице, должен вам напомнить, сеньориты, не 1962‑й, а… 2012‑й год!

Надюша, мне показалось, крутанула пальцем у виска, а Сашино лицо осветила милая улыбка, она сунула мне круглое карманное зеркальце, оправленное в тоненькую полоску фотопленки.

Глазам не поверил! В зеркальце на меня смотрел я… Да, это я — из далекого 1962‑го года, таким я был на втором курсе факультета! Даже фотка такая сохранилась. Волосы на голове встали дыбом. Схватился за них — больно. Мороз по коже… Фантастика! Заскоки куролесные! Надо что‑то делать, иначе сойду с ума…

Прижал к себе Сашеньку… Нет, вот она наяву: живая, податливая, слышу, как ее сердце трепетно бьется, груди упругие, теплые и свежее ее девичье дыхание с ландышевым ароматом! Невероятно, голова кругом!

— Ну, идем?

Это ко мне.

Пошли. Надя впереди, с подойником, включила транзистор… Вспомнил его название — «Спидола», да-да, это он, хороший рижский приемник из 60‑х, заполучи его тогда в руки и ты — властелин эфира! Идешь по Броду, а из «Спидолы» — рок «Три крокодила», и ты король, все чувихи твои, только глазом моргни, моргни с ленцой, врастяжку!

Мы с Сашенькой шли позади, под руку. А рука у нее легкая, послушная, и тоже очень красивая…

— Ты кем работаешь в Кустах?

— Зооинженером, после окончания Троицкого ветинститута…

— Уральской ветеринарной академии?

— Пусть так, Толенька.

— Вот как, откуда ты меня знаешь?

— Помнишь танцплощадку в горсаду, майскую ночь? Ты еще после танго поцеловал меня…в губы. Помнишь? Было холодно, но ты меня так жарко поцеловал…

— Помню, Сашенька, конечно, помню, — против воли обалдело сказал я, хотя совершенно ничего не помнил.

— Годы бегут, Сашенька…, — осторожно начал я.

— Ты чего, Толенька, всего‑то два годочка минуло. 1960‑й… Ты тогда школу только закончил и на аэрокосмический собирался…

«Все правильно, — подумал я, — неужели это все было?»

— Было, Толенька, было, — прочитала мои мысли Сашенька. Мы стояли на грязной, разбитой колеями дороге. — Это Троицкий тракт, а за ним, видишь крыши? Это наши Мокрые кусты. Пойдем, Толенька, ко мне, пойдем, милый. — Сашенька потянула за руку.

— А где шоссе, где асфальт? — заупрямился я.

— Пусть так будет, Толенька, пусть так будет…, — голос Сашеньки дрогнул, я уловил в нем тревогу. — Пусть так останется!

Это была мольба! И еще я почувствовал, что Сашенька о чем‑то догадывается.

О чем?

— Пусть так остается, Сашенька, — согласился я, — скажи только, милая, какой сейчас год?

— 1962‑й! — ответила за нее Надюша. — Фома неверующий… Слушай сюда, красавчик, — она щелкнула транзистором.

«…Сегодня, 11 августа 1962 года, в Советском Союзе на орбиту спутника Земли успешно выведен космический корабль «Восток-3», пилотируемый летчиком-космонавтом майором Андрианом Григорьевичем Николаевым…», — услышал я знакомый и давно забытый голос диктора…

— Нет! Нет! Не-ет!!! — заорал я. — Не морочьте мне голову, сегодня 2012‑ый!

Сашенька сжалась, как от удара.

— Останься, Толенька, я прошу тебя, останься, — она была по другую сторону тракта.

— Я приду, Сашенька, обязательно приду, — сжимаемый непонятной тоской бормотал я невпопад, — вот только дома приберу грибы и приду, обязательно приду, милая моя…

У меня закружилась голова, и я упал на колени.

…Очнулся от чужого прикосновения.

— Вам плохо, мужчина? — мокрый от дождя гладкий асфальт, мокрое колесо черной «Тойоты» на обочине Троицкого тракта, старая незнакомая женщина.

— Где Сашенька? Сашенька где?

— Никого не было, вы одни здесь, мужчина, вот ваша корзина с грибами… И где только сподобились таких красавцев наломать?

Спохватился, только что слышал эти слова… Двухведерная корзина полна — один к одному — груздей… Да, это моя ивовая корзина… Свежие, только что собранные грибы, вон на изломах капельки бело-розового молочка…

— Какой сегодня год? — спросил я.

— 2012‑й, — удивленно ответила старая женщина и опасливо отступила к «Тойоте».

— 2012‑й! — с облегчением и тоской опустошенно повторил я.

Надо ехать домой. Поднял тяжеленную корзину, ноги ныли. Опустил глаза и обомлел: на ногах были не мои растоптанные кроссовки, а изящные «цебовские» «тюфельки» на высоком каблуке!!!