Он уходил, как уходили другие мужчины, без долгих сборов и разговоров, торопясь, но без суеты, излишне сурово, — наверное, чтобы облегчить тяжесть расставания. Раненой птицей металась по комнате Юлия, в руки все попадались ненужные вещи: галоши, шарф, запонки, галстук… А он из кучи ненужного легко выбирал необходимое и точными движениями укладывал в вещмешок. Вот и все, затянул горловину, подогнал лямки… Необмятые кирзовые сапоги, солдатская шинель с лейтенантскими «кубарями» на вороте. По русскому обычаю присели на дорогу, и тотчас за окном засигналила машина, нетерпеливо, скорбно — ударила по нервам.

И сразу появились слова. Юлия говорила горячо, быстро, а он опять молчал, слушал как бы издалека, сигнал машины насовсем разделил их.

— Береги себя и дочь…, — единственное обронил на пороге.

И поползли, потянулись, побежали, понеслись будни, от света до темна наполненные работой, пронзенные беспокойством, щемящим ожиданием вестей.

 

Фронтовые треугольники были, как зарницы счастья, они давали надежду, право оставаться самим собой. Письма были, как подарок судьбы, они превращали будни в праздник.

Письмо, датированное 12 мая 1942 года, было последним. Соседи, друзья, родственники уговаривали не отчаиваться, мол, почта барахлит или воюет Михаил в партизанском соединении, всякое может случиться, ты только жди.

Непонятно, кого они уговаривали… Юлия ждала даже тогда, когда уже не ждали другие. 10 августа 1944 года пришло официальное письмо: «Ваш муж, лейтенант Богунов Михаил Филатович, 1907 года рождения, числится без вести пропавшим…».

Рассказывает Галина Михайловна Савичева, дочь лейтенанта Богунова:

— Мама не уставала ждать. Помню себя пятилетней, помню День Победы. Мы жили тогда в Верхнеуральске. Мама сказала: «Галя, пойдем встречать отца…». На нас были лучшие платья, на мне — белое в горошек, на маме — легкое голубое. И люди на площади были очень нарядные. Все смотрели в степь, оттуда должны были прийти машины. Не понимала я тогда, почему люди сразу плачут и смеются…

Подружке Нельке повезло, она встретила отца. А мы, кто не встретил и не помнил отцов, стали гадать: какой он, отец? Валька говорил, что отец — очень большой, с дом будет. Колька не соглашался и говорил, что отец должен быть пониже дома, но непременно с автоматом, с финкой у пояса и весь гранатами увешанный.

Спорили мы, спорили и решили на Нелькиного отца посмотреть. Для сравнения. Пришли утром и под забором притаились, смотрим через щелки. Вышел солдат молодой, в галифе, в сапогах, голый по пояс и веселый такой, как само утро, — обыкновенный человек, только на спине розовые ямки с неровными краями. Следом за ним Нелька с новой куклой вышла. Счастливая!

Смотрели на солдата во все глаза. Он мылся, фыркал, плескался у рукомойника, а потом и говорит:

— Это чего хлопчики по‑над забором попрятались? А ну, выходи сюда!

Вышли. Куклу разглядывали и конфеты-тянучки ели.

Что влекло этих двух керченских пацанов в каменоломни? Наверное, то же, что и других мальчишек, ведь здесь в расстрелянной земле, среди камней, до сих пор находят расплющенные кусочки свинца, поеденные ржавчиной каски, серо-зеленые медные гильзы.

…Валера Лукьянченко провалился неожиданно. Переход этот от яркого зимнего дня в неподвижную затхлую тьму был так резок, что мальчик ничего не понял. Он стоял неустойчиво на чем‑то узком и твердом и, сохраняя равновесие, упирался руками в каменные стены узкого вертикального лаза.

— Ты чего это… Валерка? — в голубую дыру над головой растерянно забубнил перепуганный товарищ. Его голос, шорох осыпающихся камешков вернули мальчика к действительности.

Валера вспомнил про электрический фонарик. Он всегда его клал в карман, когда шли в каменоломни: мысль отыскать тайный подземный ход не оставляла ребят.

Вот он, увесистый цилиндрик с кнопочкой, из светлого гофрированного металла… Желтый луч света пробивает джунгли паутины, скользит по сухим пыльным стенам. Книзу расширение.

Валера вскрикнул и едва не выронил фонарь. Люди! Здесь были люди! Вон они, серые, недвижимые… Было что‑то жуткое в их молчании.

— Валерка! Ты чего это… Валерка! — опять послышалось сверху.

— Да тише ты!

Мальчик стряхнул оцепенение, пришел в себя, осмотрелся. Обеими ногами он стоял на спинке железной кровати, и это его шаткое положение, лихорадочный бег луча фонаря, недвижимые фигуры людей создавали иллюзию нереальности, какого‑то кошмарного сна.

Вот один лежит на кровати ничком. Левая рука спущена на пол, гимнастерка перекрещена ремнями, разбитые сапоги, тускло поблескивают на каблуках изношенные подковки…

Еще один… Сидит у стола на грубо сколоченном табурете. Уронил на столешницу голову. Волнистые мертвые волосы, командирская сумка-планшет, фуражка, — сгустком крови алеет на ее тулье звездочка. Поразили руки. Они широко раскинуты по столу, белые кости пальцев удерживают тонкий ремешок планшетки.

Остальные четверо, кто как лежат на каменистом полу…

— Здесь я! Здесь! — громко крикнул в холодный провал над головой Валерка и спрыгнул со спинки кровати. В тот же миг он услышал звук, будто кто‑то рядом трудно вздохнул во всю грудь.

Когда мальчик снова осветил стол, он вздрогнул от ужаса, — на табурете возле стола сидел скелет человека. И на кровати, на истлевшем тряпье, лежал скелет. И те, четверо, тоже стали скелетами…

В феврале 1966 года в Верхнеуральский райвоенкомат пришло письмо от учащихся девятого класса «а» средней школы №17 города Керчи. Вот что они написали: «В мае 1942 года район города Керчи стал ареной жестоких боев с гитлеровскими захватчиками. Отступая под натиском превосходящих сил противника и не имея возможности перейти Керченский пролив, наши воинские части укрепились в Аджимушкайских каменоломнях в районе Керчи и продолжали вести героическую борьбу с фашистами более пяти месяцев.

Советскими подразделениями командовал полковник Павел Ягудин (после его гибели — подполковник Бурмин). Большинство советских воинов погибло в каменоломнях, до сих пор здесь находят их останки и с почестями хоронят на воинском кладбище. Судьбы многих участников обороны остаются неизвестными.

В полевой сумке, найденной Валерием Лукьянченко, среди прочих бумаг нашли запись, в которой говорится о лейтенанте Михаиле Филатовиче Богунове, заместителе командира роты, 1907 года рождения, члене ВКП / б / . В ней говорится, что лейтенант Богунов был призван в армию в 1941 году из города Верхнеуральска Челябинской области, где он проживал по улице Советской, 80. В полевой сумке также найдено неоконченное письмо, написанное карандашом: «Милые мои Юлия и Галочка, приходится расставаться с вами… Мы, умирая, бьем гадов… М. Бог…».

Уважаемый Верхнеуральский райвоенкомат, помогите отыскать родственников отважного воина, мы создаем при школе музей боевой славы и собираем материалы обо всех, кто участвовал в боях за наш родной город».

Работники военкомата разыскали жену лейтенанта Богунова Юлию Михайловну и его дочь, ныне — Галину Савичеву. Они жили в Троицке.

Это известие в мгновение ока разрушило тяжкий и непреодолимый барьер, что неминуемо создает время между живыми и мертвыми. И будто никогда не было четверти века, навсегда отделившей тот скорбно-тревожный сигнал машины за окном, и вещмешок на спине, и стук сапог с подковками на каблуках, и крик в спину — страшный женский крик, непоправимо ранивший оба сердца. И будто никогда не утихала боль…

Все это сделало неоконченное письмо лейтенанта Богунова, написанное им 25 мая 1942 года, найденное в полевой сумке-планшете. Удалось установить — все шестеро погибли мучительной смертью во время газовой атаки, предпринятой гитлеровцами на обширные неприступные катакомбы Аджимушкая. Установлены также два других имени — сохранились партбилет и красноармейская книжка. Трое других не опознаны.

На следующий год, когда на керченских улицах бушевало пряное половодье черноморской весны, жену и дочь лейтенанта Богунова, как самых дорогих гостей, встречали учащиеся средней школы №17 имени Героя Советского Союза Веры Белик.

На одной из братских могил они прочитали на камне имя лейтенанта М. Ф. Богунова. Здесь и остался венок из уральской хвои, необыкновенно пахучей и синеватой под ярким южным небом.