Рассказывает мой дядя Арсений, защитник Ленинграда— В 1943‑м году я еле живой их госпиталя вышел. Хромал еще крепко, на все четыре копыта, а тут и блокаду прорвали. И сразу мы в наступление пошли.
Помню, в бою за село Красный бор от нашей роты в 65 человек только одни мы с Пашей Ненашевым остались. Остальных пулеметчики из «СС» положили. Метко били, сволочи! Только успели мы помочиться в немецком окопе, присели перекурить, Паша орет:
— Фрицы, такую‑то мать, фрицы черные в атаку идут!
Это значит, опять «СС» прет.
А башку высунуть нельзя, хлещут их пулеметы. Чем воевать? Только две мины у меня и осталось. Одна с «осечкой». У Паши — автомат с пустым диском и трофейный «парабеллум» с двумя патронами…
— Жарь, Арсенька, с двух сторон заходят!
Перекрестился я на запад: авось моя с «осечкой» рванет? Я в голове до сих пор, не глядя на контузию, держу таблицу стрельбы из миномета осколочной миной из сталистого чугуна марки 0,892, взрыватель «МП»…, заряд второй, дистанция 300 метров, изменения в прицеле 3‑64, 3‑70…, аж гимнастерка взмокла…
…Он задумался:
— Толя, да открой мою записную книжку минометчика, она со мной с 39‑года до 46‑го была. Я тебе ее подарил… Она в брезентовом бумажнике, что твоя мать мне сшила, когда я уходил на Финскую войну… Тогда отрезала от моего плаща кусок полы и сшила.
Я открываю брезентовый бумажник, вынимаю крохотную замызганную книжку болотного цвета старшего сержанта минометного взвода А. Зубарева (она не раз побывала в воде, видны разводы, но я разбираю все отчетливо, потому что записано карандашом). Задаю вопрос дяде:
— Заряд пятый, дистанция 800 метров, изменения в прицеле?
— 4‑03, 4‑07.
— В точку!
— Вот, Толя, сегодня 1980‑ый, а эти циферки до сих пор у меня в голове засели накрепко. Порой сплю, вижу, будто товарищ орет: «Мина осколочная, 400 метров!». А ум мой уже считает, каков должен быть прицел…. Поднимаю сына Кольку или жену Стюру: «А ну, проверьте?». Ворчат, что разбудил, дескать, ты все еще воюешь… Но ни разу не ошибся, и во сне мина в цель легла… И сразу засыпаю от радости… Попал, значит!
— Ну, а дальше? — спрашиваю я.
— Дальше? Дальше опять мину перекрестил — на счастье… Как дал! Оказалось, моя «осечка» два пулеметных гнезда грохнула. Честь по чести. Потому что все в голове своей держал ту таблицу… А моя «осечка» подмогла, сработала. На радостях и вторую мину выстрелил, в аккурат в самый «СС» окоп угодила!
…Потом меня нарисовали в разных газетках, сфоткали. В блиндаж зайдешь — морда моя, по стенкам окопа — морда моя, в отхожем месте — опять я. В шинели, в каске, грязный зараза, а все равно — это я, все узнают.
И снова позиции меняем. Хорошо, распутица была: тащу свой миномет на волокуше, хромаю, падаю. Солдаты тоже после блокады слабые — поносом их шибает. Друг Казаков говорит: «Дай тебя сменю…». Потащил волокушу, на него сложили автоматы… Я иду вроде налегке. Ноги мокрые, спина мокрая, слава Богу, обмотки двойные спасли, а то бы сдох в том походе.
Политрук привязался: «Вези, — говорит, — солдат, другую волокушу, ты налегке идешь!». А на ней печки-чугунки, полушубки, белье-рвань… Взялся я и упал мордой в грязь. А он пистолет достает: «Застрелю!!!».
«Стреляй, — ору, — за правду рука не поднимется!».
А он уже пистолет к моей башке приставил. Но Казаков услыхал и затвор своего автомата передернул: «А, ну, лейтенант Кочура, хенде-хох! А то весь диск в тебя всажу!».
Лейтенант… Кочура… Лейтенант… Так это же наш из погибшего батальона на Финской! Поднял каску… он, черт-вояка! Обнялись, узнал меня: «Чуть тебя я не убил, Арсенька!». «А мне, Кочура, уже надоело умирать, — говорю, — каждый день в бой хожу, но не умираю почему‑то…». Опять обнялись. «Все воюешь?». «Воюю, Кочура, помаленьку, — говорю, — уже три года как все никак не могу остановиться…».
«Привал!» — орет Кочура. Прикорнули на бугорке, а лейтенант жалуется мне: «Как с такими дохляками воевать прикажешь, Зубарев?». «Так мы же все блокадники, Кочура, откуда силы у нас? Подхарчеваться надо бы…».
Послал Кочура пять солдат за обедом. Только отошли ребята, свистит… Ахнуло, всю пятерку и накрыло разом… «К бою!». Я свой миномет установил, а в голове уже та самая таблица: дистанция примерно 500 метров, заряд основной… Огонь! Со второго выстрела подавил…
Дыхание перевели… Я и Паша Ненашев вызвались проверить. Землянка немецкая разбита в дым. Рядом еще несколько, пустые. Взяли шнапс, курево по карманам растолкали, каша гречневая еще горячая… Кашу взяли. Наспех поели, солдат накормили. Расположились в землянках. Впереди бой грохочет.
«Немцы наступают! Занять оборону!». Сашка из Кемерово первым рванул из землянки. И упал на пороге, из головы у него черная кровь… За ним Ваня из Копейска сунулся… тоже лежит и хрипит: «Сс-суки черные, снайпера СС…» Барышников из Горького лежит… Серега Ленинградский лежит…, кровь землянку заливает… И мы лежим ровно крысы в подвале. «Че делать‑то будем, ребята?» — матерится Долганов, здоровенный, под два метра, — я сейчас как выпрыгну!». «Стой!» — говорю. Он выпрыгнул, чик, — грохнули Долганова.
А Казаков, друг из Красноярска, живой недалече лежит от Долганова. Кинул ему веревку: «Привязывай Долганова и подтягивай его к выходу!». Понял меня: накинул петлю на сапог убитого, я подтащил Долганова к выходу из землянки… Есть защита! Стали выползать. А черные снайперы: чик-чик, все в Долганова. Я к своему миномету… Ахнул. Замолчали. Потом насчитали 19 попаданий, всю башку и шею Долганову разворотили. Метко били, сволочи.
…А нас с Пашей Ненашевым за бои под Красным бором к орденам «Славы» потом представили, напечатали о том в газетах. Но мы с ним получили вместо них медали «За боевые заслуги».
Анатолий Столяров,
Член союза писателей России
1980 г.
Троицкая афиша
