Мутнели стекла, но сквозь них мы первыми замечали первую капель с крыши, мы видели, как пригревало солнце и небо опрокидывалось в лужи, а за железной оградой городского сада костлявые акации начинали робко одеваться нежной листвой.

Трудно было в это время усидеть в классе, когда за окнами победно орали воробьи, а улицы наполнялись запахами оттаявшей земли и праздничным блеском луж. Да и как «не сорваться с урока», когда в городском саду точно одинокий друг гуляет по пустынным аллеям ветер, он гудит словно морской прибой и будто море раскачивает качели-лодки, гремит поржавевшими цепями.

Ты помнишь? Мы вместе с ветром взлетали, оставляя внизу кусты сирени, разноцветные будочки аттракционов и вылинявшие буфеты с заколоченными дверями, а в самой верхней — мертвой точке, — где перехватывает дух и отрываются от скамейки ноги, вдруг ослепительно заглядывало в глаза солнце.

Прошло уже столько (!) лет, когда в последний раз прозвенел последний звонок, — его подала нам в бронзовый колокольчик школьная техничка и необыкновенно добрый человек Дарья Ивановна — Дарьюша — как звали мы ее запросто.

— Пока! — сказал я тебе.

— Будь здоров, старик!

— Будь! — и, поклявшись в вечной дружбе, стиснув в прощальном пожатии руки, легко и враз разъехались в разные стороны. Навсегда.

С тех пор годы все убыстряют свой бег, они торопливо сменяют друг друга, все отдаляя тот памятный вечер, когда на пороге наш незабвенный классный руководитель Константин Антонович Владимиров просто сказал на прощание:

Не мог ошибиться старый учитель физики и астрономии. Каждый год в условный час мы собирались на каменных плитах школьного крыльца. Здесь по‑прежнему тихо в летние дни и прохладны пустынные классы. Разбрелись по двору уставшие, наполовину окрашенные парты. Это, конечно, дядя Павло красит. Посидит в тенечке, покурит и снова неслышно водит кистью по обшарпанным крышкам. Помнишь, мы всегда помогали старому завхозу, с особым удовольствием подновляя «свои» парты. Мы безошибочно находили их среди других по особым приметам, оставленным перочинными ножами.

А дядя Павло рад был поговорить. Он строго расспрашивал о житье-бытье, больше нас радовался нашим успехам.

Можно было долго сидеть: «А помнишь? А помнишь?…» Но все выше поднималось солнце, стонали от жары куры дяди Павло, и мы уходили в душистую тень бузины, что буйно росла с торца школы. Здесь смеялись, разбирая на красном кирпиче выцарапанные надписи: «Прощай, школа! Прощай навсегда!»

Вот дураки‑то были! Тут же украдкой выцарапали: «Ты не забыла нас? Мы снова к тебе пришли, школа!»

Помнишь, наступала теплая ночь, и умолкал город. Лишь за переездом, где дорога устало карабкается к элеватору, белыми лучами кромсали черноту ночи тяжелогруженые машины. Мы долго смотрели, как шел хлеб в полыхающем пыльном мареве, и шли дальше по пустынным улицам. Круглая луна безмолвно катила по крышам, ругались вслед сонные собаки.

Это были чудные дни возвращения в юность, но уже не в легкую и беспечную, а в мудрую с сединами и лысинами чуть грустную юность прошлого.

Один раз в году будит тишину старых коридоров необычный звонок, звонок школьный, длинный и резкий, который слышат сразу во всех классах, слышат те, которые сегодня сидят за нашими партами. В этот день он созывает всех, для кого звучал в минувшие годы. Вечер встречи выпускников школы № 13.

Эти незамысловатые строки из прощального школьного вальса, ставшего гимном верности, памяти, чистой дружбы, одинаково звучали для всех в этот вечер.

С волнением открывают двери вчерашние выпускники, для которых еще очень ново их первое рабочее место, непривычна студенческая скамья. Объятия, поцелуи, смех, — они еще не привыкли по нескольку месяцев не видеть друг друга!

Степенно и чуть нерешительно входим мы, те, кого отделили от родной школы десятилетия. Кого здесь найдешь? Уже нет в живых большинства учителей, да и бывших друзей тоже. Кто помнит тебя? Вот только разве эти стены, вот эти стертые ступени каменных плит? И еще перила лестницы, по которым мы метеором скользили вниз… Потом меня наказали за то, что я с лету сбил с ног могучую директрису Мариам Махмутовну, и мы вместе с ней под общее гробовое молчание кубарем скатились вниз по лестнице.

Помнишь школьную сцену? Вроде бы она была повыше… На ней, заваленной портфелями и декорациями, до позднего вечера шли репетиции школьного театрального кружка. Очень нервничал наш классный руководитель, учитель физики и астрономии Константин Антонович Владимиров, суфлировал из‑за самодельных плюшевых кулис, подсказывал так, что слышали в зале все зрители. 

Но ни разу не освистали нас, потому что страсти в игре «актерам» было не занимать. Тишина царила над рядами, а когда падал занавес, гром аплодисментов раскалывал зал. Казалось, что в такие минуты со стены напротив подмигивает и чуть тянет губы в улыбке строгий математик, создатель неевклидовой геометрии Николай Иванович Лобачевский.

А вот здесь был физкультурный зал. «Шведская стенка», турник, маты, брусья, кольца. В этом зале с переменным успехом шли жаркие сражения между двумя командами нашего 10 «а» класса. Класс сражался сам с собою, потому что он был единственным и неполным в выпуске 1960 года. Мы, рожденные в начале сороковых, всегда остро ощущали свою малочисленность.

Шумно и очень тесно было на этих вечерах. Но нынешние хозяева, будущие выпускники, вежливо уступали дорогу нам, «старикам». Когда я вошел в свой класс, девушка в белом смущенно встала с «моего» места:

Отсюда в оконное стекло все также видна железная ограда городского сада и старые акации, уронившие листья.

…Я снова вернулся в Троицк. Здесь также легко дышится после больших городов и те же простые люди, лишь не стало многих домишек и уютных лавочек перед их воротами, взамен широко шагнули новые кварталы. Зазеленели улицы, и уже забыли троичане, как обрушивались на город песчаные бури. Вольготно разлились поднятые реки — много воды нужно для ГРЭС, и уже не одна, а четыре исполинские трубы подпирают поднебесье. И ты, если можешь, приезжай сюда, здесь для твоих рук и знаний найдется дело. Приезжай просто так. Посидим в классе. А наша городская школа № 13 сейчас стала лицеем № 13. В нем учатся ребята и девчонки. Не хуже нас с тобой.

Заканчиваю письмо, а за окном спит город, помаргивают фонари, да старая береза вздрагивает на ветру. Она стучит ветвями в стекло, а мне чудится: «Ну, где же ты, старый школьный друг?»