Она уместилась между датами 1975‑1995 гг.
Плакать устали матери.
Но через толщу лет
Смотрят на нас внимательно
Ребята, которых нет.
Р. Рождественский
— Мы жили тогда в Копейске. Помню Володю губастеньким, в пионерском галстуке, его глаза смотрели на людей всегда доверчиво и открыто, - рассказывает про сына Галина Павловна Саблина. — Потом — черный провал, копейское кладбище, могильная плита с именем Володеньки, камуфляж и тельняшки его друзей… Я никак не могу вспомнить: было ли что еще? Его письма из армии не могу взять в руки, от них разрывается сердце.
Вот эти письма, в них жизнь солдата.
7 февраля 1994 г.
«В первых строках своего письма спешу сообщить: жив, здоров, чего и вам желаю. Получил вашу посылку, или вернее все, что от нее осталось. Большую ее часть разобрали по себе сержанты. В эти выходные к некоторым пацанам приезжали их родители. Но с ними в город никого не пустили, кроме одного (у него, говорят, родители с деньгой), видно, дали на лапу офицерам… А еще в полк приезжает генерал-майор Уральского военного округа, потому казарму драим через каждые полчаса. Кормить стали заметно лучше. Ждем не дождемся приезда генерала. Тогда, наверное, и кончится эта показуха».
7 марта 1994 г.
«У нас в полку вчера было ЧП, один сержант из пятой роты повесился. Говорят, получил плохое письмо от подруги, вот и влез в петлю, дурак. А в соседнем полку курсант зарубил топором другого курсанта, не знаю, что они там не поделили. У нас в роте пока все спокойно, живем мирно… Мама, ты пишешь, что выслала мне в письме деньги. Я это письмо не получил, наверное, плохо замаскировала, вот и вытащили. Мама, когда приедете, из еды привезите булочки с вареньем, как печет их бабушка, — чтобы сверху обязательно с сахаром, еще бы неплохо сала, конфет побольше, печенья — я буду их брать с собой в караулы, там почему‑то особенно есть хочется».
6 июня 1994 г.
«Меня повысили в звании, теперь я младший сержант, командир танка и замкомвзвода. Часть наша называется Бригадой быстрого реагирования».
16 июля 1994 г.
«Удачно получил неразбомбленной посылку, в аккурат заступаю дежурным по батальону. Всю ночь буду пить ваш кофе. Сахару достал в столовой — радость‑то какая! Папа, напиши мне чисто мужицкое письмо: как там у тебя дела с рыбалкой, охотой и вообще…»
26 июля 1994 г.
«Совсем нет времени. Занятия, наряды, полигон, стрельбы дневные, стрельбы ночные, вождения дневные, вождения ночные, вождения под водой в противогазах. Поговаривают, что отправят на Северный Кавказ. Чего мы там потеряли?»
7 августа 1994 г.
«Мне 19 лет! Хорошо справил день рождения. Ротный освободил меня от работы, выписал увольнение до вечера, сказал: «Хочешь, гуляй по городу, хочешь, спи целый день». Я отправился в город. Походил по магазинам, поел мороженного, попил газировки. Все деньги просадил! После обеда приехал в казарму и проспал до проверки. Хоть выспался за весь месяц, за все наряды… И все‑таки нас готовят к Кавказу. Знаю, вы не хотите, чтобы я туда ехал. По правде, я и сам туда не хочу, потому что не знаю: за что и за кого воевать? Извините, папа и мама, за такое признание. Но лучше уж сейчас написать все, как есть, а то потом будет поздно…»
12 августа 1994 г.
«У нас во взводе ЧП: убежал один солдат, уже третий раз! Два дня его искали всем полком в лесу по старым землянкам, но все впустую. А он, оказывается, сутки просидел в деревне в заброшенном доме, потом пошел на вокзал, где его, голубчика, и сцапали. Сейчас он на «губе», потом его ждет «дизбат», вот и добегался пацан!»
26 сентября 1994 г.
«Из моей тумбочки сперли все — щетку сапожную, щетку зубную, мыло, станок для бритья. Мама, если сможешь, вышли посылку».
11 октября 1994 г.
«Кормят гораздо лучше, идет московская проверка. Третий день продолжается строевой смотр. Выдали зимнюю и летнюю камуфляжные формы — все с иголочки! Но отпуск мне не светит, потому что наш взвод стрелять перед москвичами не будет, так что и отличиться перед ними не получится…»
21 октября 1994 г.
«Получил деньги 41300 рублей (в старых ценах. — А. С.). Отдал долги, остальное забыл выложить из кармана. Из головы вылетело после караула. Ночью все выгребли. Опять остался без денег. Часы с руки уже не снимаю, чтобы не своровали. Они еще ходят, хотя здорово бегут вперед…»
30 ноября 1994 г.
«Сейчас работаю у зампотеха на его квартире. Делаю ему ремонт: белю, крашу, клею обои. Может, отпуск заработаю, все‑таки он — заместитель по технической части полка.»
4 декабря 1994 г.
«Пришли к нам молодые солдаты. Наши офицеры перед ними себя показывают. Каждый день тревоги, тщательный утренний осмотр, проверяют: кто в носках, а кто в портянках. Двое молодых попались в носках. Вечером ротный заставил их «хоронить» носки. Это значит: бегом до второго поста оцепления (четыре километра от бригады!), прибежали, вырыли яму, положили в нее оба носка и бегом обратно, в казарму, здесь доложили о выполнении приказа. Ротный прочитал им нотацию, что носки можно одевать или в караул, или на полигон, а так просто носить нельзя — не положено!»
21 декабря 1994 г.
«Это письмо пишу уже неделю, все некогда. Всю неделю распорядок один: 5.00 — подъем, 5.30 — завтрак, после завтрака — в парк, загружаем танки боеприпасами, обед и ужин — в парке, в казарму возвращаемся в 2‑3 часа ночи. Короче, вся бригада загружается и снаряжается, каждый получил автомат АКС. Вчера были стрельбы боевыми снарядами. К чему готовимся — не знаем. Говорят, что повышаем боевую готовность».
25 декабря 1994 г.
«Пишу в поезде. Проехали Курган, подъезжаем к Челябинску. Везут нас в Чечню. По тревоге грузились на платформы. Увольнения перед тем не давали, к телефонам не подпускали, почту не отправляли. Не знаю, дойдет ли это письмо. С наступающим 1995!»
20 января 1995 г.
«Привет из Грозного! Говорят, что письма отсюда не отправляют, а те, что отправляют — не доходят. Это письмо высылаю с офицером, который едет домой. Я жив, здоров и невредим: говорят, что я в рубашке родился. От наших тридцати танков остались только пять, и те наполовину разбиты. И чья это дурацкая голова придумала в городе на танках воевать! Мы же на этих улицах беззащитны перед любым гранатометом и вся наша выучка — коту под хвост! Сейчас стою на блок-посту. Мама, с днем рождения тебя! И больше в Моздок не езди, не ищи меня и не расстраивайся напрасно. Все равно я скоро вернусь! Ты только жди».
24 января 1995 г.
«В первых строках своего письма спешу сообщить: жив, здоров, чего и вам желаю. Нахожусь в двух километрах от Грозного. Наш взвод после тех тяжелых боев вывели из города, чтобы охранять аэропорт. Те танки, что наполовину целы, поставили в окопы. Вчера отремонтировали свою машину, все работает, кроме ночного прицела. По радио говорят, в газетах пишут, что в городе уже не стреляют. Но это вранье: как воевали, так и воюют. Белый дом — Дворец Дудаева — взяли. Старый мой командир роты и комбат поставили на нем российский флаг. Живем в шалаше, кто‑то — в землянке, другие разместились в палатке. А до того спали в танках. Выпал снег. Говорят, что в феврале нас отправят в часть, домой. А еще говорят, что поедем в Моздок, где разгружались, там нам дадут новую технику и обратно — в бой».
20 февраля 1995 г.
«Не болею. Вот только на руках не проходят болячки и гнойники. Мы опять на новом месте, опять живем в шалаше. Правда сейчас лучше, есть у нас и санинструктор, и всякие мази, да и воды вдоволь — хочешь, пей вволю, хочешь — умывайся! В боевых действиях не участвуем, только обороняем себя. Сколько еще здесь торчать?»
24 февраля 1995 г.
«Душманы называют нас «бешеными псами». Наверное, за то, что мы не даем им спуску. Вчера «бешеные псы» ходили в полевую баню, мылись под горячим душем и оставили в нем всех своих «бешеных» бельевых вшей. Выдали чистое белье. Вышел из бани — меня зашатало от легкости, наверное, килограммов десять грязи сбросил. Ждите меня домой в начале апреля».
2 апреля 1995 г.
«Уже месяц как нас с шестью танками отправили сначала к десантникам, потом в морскую пехоту. Получили новые танки Т72‑А взамен расстрелянных душманами. Приезжало наше командование, был строевой смотр едва ли не под дулами духов. Ради чего? Все это очень надоело. Как хочется по‑настоящему вымыться и лечь в чистую постель, ведь уже три месяца, как мы не раздевались! Осталось 74 дня до дембеля…»
…7 апреля 1995 года Самашки (пригород Грозного) сдались без боя, духи выбросили белый флаг, и военное начальство выстроилось на площади. Перед ними в парадном строю проходила бронетехника, шла пехота. В откинутых люках — командиры танков и БМП, шлемы застегнуты, ладони у висков, — равнение налево!
Чеченские гранатометы ударили по колонне залпом.
…Володю Саблина с диагнозом: «Минно-взрывное ранение головы с массивным разрушением правой теменной и височной долей головного мозга, ранение правой верхней конечности» в крайне тяжелом состоянии доставили вертолетом во Владикавказ. В переполненном госпитале его положили в общем коридоре на одну койку с раненым командиром БМП. А чтобы парни не упали на пол, привязали их друг к другу.
Лишь на шестые сутки Володя вышел из комы, после того его эвакуировали в 354‑й окружной военный клинический госпиталь (г. Екатеринбург). Он не говорил, потерял память, а на площади в 108 квадратных сантиметров были удалены размозженные кости черепа, и на том месте, прикрытый лишь одной кожей, пульсировал мозг.
Несколько раз Володю показывало Екатеринбургское телевидение: «Перед вами Владимир Саблин. Он не говорит, не помнит мать, не помнит отца. Если кто знает их, откликнитесь!» (В истории болезни солдата не указали адрес его родителей, а документы Володи остались в Чечне. - А. С.).
Родители с трудом нашли сына. Три месяца Галина Павловна не отходила от постели Володи, учила его заново говорить, писать, читать, ухаживать за собой. Солдат стал медленно поправляться. Особенно ему помогали сеансы лечения в барокамере, однако по‑прежнему он нуждался в постоянном постороннем уходе и во всем ему помогала мать.
Во время очередного сеанса баротерапии по вине медицинских работников в барокамеру, где находился Володя Саблин, попала газовая зажигалка, которая, по‑видимому, дала течь, и при соединении газа с кислородом произошел взрыв и сильное горение.
— Я услышала хлопок, — рассказывает Г. П. Саблина, — увидела пламя… мой Володенька горит! Бросилась я на помощь медсестрам, помогла им открыть барокамеру, а там дым, искры, футболка на сыночке от жары скукожилась, кожа на лице и руках лоскутьями…
В тот день солдат получил тотальный термический ожог пламенем третьей А — третьей Б степени, ожоговый шок тяжелой степени, отравление продуктами горения тяжелой степени. На следующий день его не стало.
Будто склонясь над судьбами,
Будто шагая вслед,
Нам они стали судьями,
Ребята, которых нет.
Р. Рождественский
Раздавленные горем, опустошенные родители Володи Саблина не смогли жить в Копейске, где каждый их шаг напоминает им о безвозвратной потере. Переехали в Троицк.
Анатолий Столяров,
член Союза писателей России
Троицкая афиша
