Сейчас вертолет ползет в горы вдоль угрюмых стен знаменитого Панджерского ущелья. Здесь по преобладающим высотам наши посты — вжалась в камни пехота. А на борту еда, вода и боеприпасы. Поднимал майор вдоль этих гробовых стен и уголь, обыкновенный уголь, потому что серы и холодны, как колодцы, афганские горные ночи, потому что камни ненасытно высасывают из тел тепло. Высаживал десанты, забирал убитых и раненых.

1500, 2000, 2300 метров… Многократное отраженное эхо разъяренным зверем бьется о стены. Не зацепиться бы винтом. Уйти в выемку. Прикрыться уступом, отсюда в прошлый раз очередью едва не развалили надвое вертолет. И — вверх, вверх! На борту десант — всего три человека. Больше на «Ми-8» не поднять, ведь идти на высоту 3600 метров — не по паркету скользить!

…Июнь, 1986‑й. Кундузская операция. Наконец‑то обложили Ахмад-шаха-Масуда. Отчаянно дерзкий, неуловимый «дух». Говорят, блестяще окончил военную академию в Москве… Но майору Юдину в тот день раньше обычного пришлось возвращаться из боя (нехорошая примета!). Ччто поделаешь, коли отказал один двигатель. Место Юдина занял вертолет пилота Герасименко и… тут же упал, срезанный очередью из крупнокалиберного пулемета. Раненого пилота десантники прикрыли каменной укладкой-стеной и снова за автоматы. Только душманские снайперы все же нашли щель, выдал светлый комбинезон вертолетчика.

Или как‑то возвращался Юдин на базу. Уже на подходе к Кабулу слева по курсу яркий костер — так горят вертолеты. Сел. Горит земля, горят трупы. И только один живой — в шоковом состоянии. Аптечка. Укол промедола…. А рядом уже ложатся очереди, бегут люди в чалмах. Успели подняться, пророкотали пулеметом. Взамен получили дыру в фюзеляже. А раненый в пути скончался.

И еще. Рыжая сухая земля таила в себе эту проклятую хворь. Едва ли не каждый третий из летного состава желтел до белков глаз, на месяц превращался в пленника больничной палаты. Майор Юдин дважды переболел желтухой.

— Мы тогда не вели дебатов, правильная или неправильная была та война, — рассказывает Владимир Николаевич. — Мы работали, привычно спасали людей. Хотя понимали, что вряд ли она когда‑нибудь кончится. Спасибо Горбачеву, что вот так неожиданно быстро ее не стало. А ведь мы, грешным делом, считали, что и наши сыновья попробуют на афганской войне пороху.

Да, мы верны нашему боевому братству. И каждый, кто оттуда, узнает друг друга по глазам, по первому слову. Хотя… афганец афганцу рознь. Помню, как однажды наши летчики сквозь «стингеры» прошли, к базе со сверхсрочным грузом подходили. А в коробках того самого груза всю дорогу какой‑то шорох подозрительный. Вскрыли одну, а там — раки живые… И во второй, и в третьей… везде раки. Оказывается, тот наш рейс из Союза был «рачьим», — видите ли, одному из генералов деликатесного мяса захотелось.

Зато, когда из госпиталя на побывку домой ехали, мордатые таможенники с завистливыми глазами чуть дубленку не отобрали, — ту самую, что везли жене погибшего друга.

Накануне возвращения сон увидел: белый сопливый мальчонка весело так хохочет… Ну, наши вертолетчики тотчас растолковали: «Непременно живой будешь, и домой вернешься…»

И ведь сбылось! Вот и Ташкент. Едем с другом в такси и орем, орем себе сколько угодно:

— Ты гляди! Не стреляют. Нет, ты гляди!

— Ура! Ведь это и есть дом!

Только в аэропорту нам настроение здорово подпортили. Авиабилетов нет и, сказали, никогда не будет. Взятку им подавай. И в ресторане официант… И в гостинице администратор… И таксист, зараза, — все с сальными рожами. И всем — дай, дай, дай! На лапу дай. И сразу обратно в Афган захотелось. Подумалось тогда: ведь эти из той же пресмыкающейся породы, что у нас были. Это они из‑за кордона барахло в гробах вывозили.

Но, в конце концов, не в них дело и не их сегодня праздник. Здравствуй, Родина!