4 марта наша почтальон Валя Котова принесла утренний номер газеты «Правда» и, вытирая слезы обветренными ручками, сказала:— Прямо сейчас читайте, Василий Филиппович…
— Что у тебя случилось, Валюша? — спросил он с тревогой.
— Это у нас…, у всех случилось, — Валя разрыдалась.
Папа развернул газету, глаза его влажно блеснули и он стал читать вслух:
— «Центральный комитет Коммунистической партии Советского Союза и Совет министров Союза ССР сообщают о постигшем нашу партию и страну несчастье — тяжелой болезни товарища И. В. Сталина.
В ночь на 2‑е марта у товарища Сталина, когда он находился в Москве в своей квартире, произошло кровоизлияние в мозг, захватившее важные для жизни области мозга. Товарищ Сталин потерял сознание, потерял речь. Появились тяжелые нарушения деятельности сердца и дыхания…».
Включили радио. Звучала грустная мелодия.
— Струнный квартет Глазунова…, — зачем‑то уточнил папа и закашлял в кулак.
— Что будем делать? — растерянно сказала мама.
В дверь постучали. На пороге стояла соседка, буфетчица Люся из пивнушки, что на нашей улице…
— Выходит, с 1‑го апреля снижения цен не будет…
Папа смял газету и назвал Люсю «дурр-рой»…
Люся шла по общему коридору, спотыкаясь в темноте о помойные ведра, и громко материлась:
— Подумаешь… интеллигенция! Сопли развели!
Я слышал, как из ее квартиры выскочил одноногий Яшка, ее муж и бывший мильтон.
— Тише, ты, дурр-рра! — заорал он. — Десять лет без права переписки захотела?! — Слышно было, как он дал ей затрещину, Люська не осталась внакладе, и в темном коридоре началась свалка. Попало и соседке Москвиной, попытавшейся их разнять…
…В школе в тот день долго не начинались уроки. В кабинете директора потерянно совещались учителя. По общему радио приглушенно звучали печальные мелодии, наш музыкальный работник Юлия Цезаревна сидела у репродуктора, комкала мокрый платочек и называла композиторов:
— Бородин, Григ, Чайковский, Бетховен, Моцарт…
Мы тоже притихли — ни шкод, ни розыгрышей, ни подзатыльников… Нам тоже было очень грустно. Посреди зала стояло ведро с мойкой. Техничка, чистюля Настя сидела в углу, сморкалась и грызла семечки прямо на пол.
Всех привела в чувство Софья Аркадьевна Пузырева, наш строгий, педантичный директор школы. Поблескивая стеклами очков (как у Вячеслава Михайловича Молотова, нашего народного комиссара иностранных дел СССР!), она построила линейку и произнесла:
— Нашему вождю, великому Генералиссимусу Иосифу Виссарионовичу Сталину в этот момент очень плохо. Так ответим на это нашей отличной учебой, узнает об этом наш вождь, победитель над фашистской Германией, и оттого ему будет легче!
Мы, воодушевленные, охотно сели за парты и открыли учебники. В тот день даже «вечный и непроходимый лодырь» Толька Лукьянов без подсказки получил у доски «четверку» за устный пересказ про Мамаево побоище…
…Весь день 4 марта мы не отходили от радиорепродуктора-тарелки, что висела над входом в общий зал школы. В нем то и дело звучал знаменитый и очень грустный голос диктора Всесоюзного радио Юрия Левитана, он читал сводки о здоровье вождя.
Утром 5‑го марта меня разбудила мама:
— Вставай, Толенька, Сталин умер!
— Ну и что…, — не понял я спросонья, — у тети Шуры тоже Шарик сдох…
Папа сдернул с меня одеяло:
— Эт-тто же Сталин!!!
Я вскочил, как ошпаренный, и заплакал.
…В школе стоял сплошной рев. В зале на стене висел большой портрет Сталина со звездой Героя Советского Союза на груди. Портрет обвивала шелковая черная лента, его украшали живые цветы, которые мы тайком выращивали в школьной оранжерее на 8‑е марта нашим учителям и мамам.
У портрета стоял траурный караул — Ленка Соловьева и Юлик Гуревич в пилотках, перехваченных черной лентой наискосок. Это было очень красиво и торжественно: стройные, застывшие в пионерском салюте… Мы сменяли их и надевали их пилотки каждую четверть часа.
— Толька, — прошептал мне на ухо Лешка Звонарев, — давай на базар смотаемся, денег заработаем и помянем Сталина, а?
«Денег заработаем…» — это значит, что я, «обладающий даром», как говорили про меня на нашей улице, предвидеть карточный ход и умеющий узнать масть карты с ее тыльной стороны, должен был бы выиграть одну партию в «очко» или две-три партии в «дурака». Вырученных денег хватило бы, чтобы накормить наш класс лепешками. Но играть на базаре без защиты наших фронтовиков очень рискованно. Обиженные карточные шулера — как один темные личности — очень даже могут самое малое намылить шею, а проще всего — оторвать башку.
— Ну, че, слабо? — прилип Лешка. — Труса гоняешь?
Я дал Лешке по сопатке, после драки мы двинули на базар.
Я легко одел «погоны» — две карты-«шестерки» на плечи шулеру и вору Боре-морде, третью — «кокарду» не посмел прилепить на его широкий лоб… щелчком отправил ее прямо в Борины руки.
— Ладно, фраеренок, твое счастье. А у меня нонче тоже счастье вышло: ваш вождь усатый одел, наконец, деревянный бушлат…
Его поддержал худой длинный вор по кличке Глистастый:
— Так он же, падла, всех врачей пересадил и лечить его стало некому…
Говор болельщиков, что собрались вокруг нас, смолк. И вдруг в этой страшной тишине раздалось хриплое рычание:
— Ах вы, параша тюремная… Да я, да мы… таких на фронте… без суда!
Толпу болельщиков, словно ледокол «Красин», раздвинули несколько фронтовиков. Они, словно щепку, выдернули из‑за стола тяжеловеса Борю-морду и принялись его месить вместе с теми ворами, кто попался им в тот момент под руку.
— За Сталина, суки! За Сталина, получай гады!…
На это было страшно смотреть. Фронтовики били их жестоко. Боря-морда уже не стонал, хлюпал только, сгустки крови вылетали у него изо рта…
…Отрезвил лишь мильтонский пересвист.
Но фронтовиков след простыл. Остался на земле лишь недвижимый Боря-морда, Глистастый, кажется, уже тоже не дышал, да еще несколько воров-картежников матерились и корчились на земле от боли.
Вот таким я запомнил день смерти Сталина.
1953 г.
Анатолий Столяров,
Член союза писателей России
Троицкая афиша
