Позвонил в район. Два дня думали. Ответили:
— Лучше всего инфраструктура в Мурашкино. Езжайте туда…
Позвонил в Мурашкино.
— Подумаем, — ответили.
Думали три дня. Потом позвонили:
— У нас сейчас заготовка кормов, особливо некогда… Но про инфраструктуру лучше всех расскажет наш художник Иван Мурашкин… Ему все равно делать нечего…
Художник Иван Мурашкин, тщедушный, хлопотливый человек, встретил меня радушно.
— Знаете ли, ин-фра… инфра-структура? — и высморкавшись в большой клетчатый платок, протянул мне свою тщедушную хлопотливую ладонь. — У меня от этой самой заготовки кормов — вечная аллергия.
— Вы Мурашкин и деревня Мурашкино?
— Знаете ли, у нас здесь все Мурашкины, фамильные то есть… Председатель колхоза — Егор Кондратович — Мурашкин, доярки — все до одной — Мурашкины, скотники — Мурашкины, завклубом Глафира Ивановна — и то Мурашкина, вот только один дядя Осип — Кузнецов… но его все равно кличут Мурашкиным. А он не возражает, знаете ли… привык, наверное, к Мурашкиным, если они кругом.
Он еще раз высморкался.
— Но к делу… Предлагаю начать с нашей колхозной столовой, вы же с дороги все‑таки… надо перекусить!
Зашли перекусить.
Над длиной столовской «раздаткой» — длинный плакат: «Ешьте кашу, мать вашу!». В конце плаката подрисован горшок с кашей, из горшка идет парок.
— Эт‑то че? — растерялся я.
— Это я нарисовал.
— Зз-зачем?
— А то как же? «Щи да каша — кормильцы наши»! «Кашка на ложки, а молодец на ножки»! «Гречневая каша — мать наша: не перцу чета, не порвет живота!». Знаете ли, это я в словаре Даля прочитал и записал в блокнот… Народный фольклор называется, хотите еще почитаю?
Я не хотел, и хотя щи и каша были очень вкусны, не доел их и поторопил художника на улицу. Следующий наш визит был на «производство» — колхозную ферму.
На входе в нее — арка, на арке плакат: «С новым рабочим днем, товарищи!». Слева от приветствия изображен бюст пышногрудой улыбающейся доярки с ведром, справа — скотник, мне показалось, что он салютует входящим вилами.
— Моя работа, знаете ли, — скромно заметил Мурашкин, — а это вечное «Добро пожаловать!» … оно как‑то стерлось, его люди и не замечают совсем. Вот решил внести оживление в свою работу…
На ферме идет работа. Пахнет сеном и дробленкой, мерно жуют коровы, сипят доильные аппараты, поглядывают из‑под платочков на гостей доярки Мурашкины, вот только скотник Степан Мурашкин не салютовал нам вилами, он сидел в углу на соломе и тихо пялил мутные свои глазки на свет. Раздевалка, умывальник, комната отдыха — все это есть на Мурашкиной ферме.
Идем обратно. Теперь на плакате читаю: «Спасибо за работу! Что ты вынес доброго с родной фермы?». Мои мысли путаются… Та-ак, что же можно «вынести доброго с родной фермы»? Сливки, флягу с молоком, увести теленка?
— Почему «что вынес доброго»? — задаю вопрос художнику.
— Знаете ли, я заметил, как возвращаются домой доярки и скотники: одни усталые, но довольные, другие раздраженные и злые… Вот я и решил подбодрить их, чтобы вспомнили доброе, нельзя же нести домой усталость, зло и раздражение… «От добра худа не бывает», «Доброе слово и кошке добро», «На добрый привет добрый и ответ», это тоже из Даля…
Спрямляя путь, мы пошли мимо деревенского погоста. Над входом в него увидел крупную надпись, сделанную масляной краской на жести: «Милости просим!».
— Эт‑то че? — я совсем потерялся.
— Знаете ли, это я написал! — горделиво сказал художник Мурашкин. — Хотел было еще и лицо нарисовать умиленное, тихое и скорбное, да нужных красок не нашел. Знаете ли, на погосте такая благодать, здесь не орет музыка, здесь вечная благодать и покой, здесь приходят мысли о вечном. Здесь хорошо… «Были и кости, да легли на погосте» — это тоже из Даля… Хотите, зайдем, помянем наших Мурашкиных?
— Да идите вы к… со своим Далем!
Я уже не стал задавать художнику Мурашкину вопроса насчет плаката над входом в детский сад «Ваши дети — наша гордость!», поехал домой. И репортаж про «сельскую инфраструктуру» не получился.
И еще почему‑то надолго потерял интерес к замечательному «Толковому словарю» Владимира Даля.
Анатолий СТОЛЯРОВ,
член Союза писателей России,
1989 г.