И потому по совету нашего приятеля Бориса, директора крупного завода мы (жена Светлана, сын Арсений и я) летим на юг Туркмении, в самое сердце пустыни Кара-Кум, в единственное место в СССР, где лечат. Лечат без лекарств, а крайне жестоким климатом, жарой и арбузами.

Ташкент, плюс 40 градусов в тени. Выпали из самолета и первым делом переоделись полегче. Вещи сдали в камеру хранения и с одной сумкой налегке решили побродить по городу. Сначала поели в кафе «Лагманная». Лагман — что‑то вроде нашей лапши с кусочками мяса и томатным подливом и специями. Потом здесь же, у аэропорта, купили и съели две дыни, потом два кило вкуснейшего винограда. И — в город.

Ходили, ходили, пили морс и газировку через каждые сто метров, потели и снова пили. Правда, ели еще всякие восточные сладости. Они тоже продаются здесь на каждом шагу.

Базар. Целебный мед из верблюжьей колючки на каждом шагу.

— Муду надо! Муду надо!

— Какого муду?

— Верблюжья колючка… ай вкуснай!

Попробовали. Действительно, очень «вкуснай»…

— Бери, потом денгу принесешь, когда зайдешь!

К вечеру вылетели из Ташкента в город Мары. Два часа лета над пустыней — все дальше к югу. С высоты внизу барханы — это волны песчаного моря, которые все время куда‑то движутся. Иногда были видны редкие оазисы, колодцы, верблюжьи дороги и тропы к ним, среди песков и барханов. А слева по борту, чуть в отдалении, все тянулся дикий и разрушенный хребет Копетдага.

В самолете замерзли, как черти. Пришлось надевать пиджак, Арсене — вязаную кофту, Свете — тоже. Ее, беднягу, крепко укачало.

Мары. Выскочили из самолета и… присели. Впечатление такое, будто мы сели на раскаленную сковороду. «Как мы выживем в этой дикой жаре?» — была общая мысль.

На площади аэровокзала на нас навалились черноглазые извозчики. «Гур-гур, мыр-мыр…». Цена за провоз — самая разная, в зависимости от марки авто. Сговорились на задрипанном «Москвиче» за 10 рублей до Байрам-Али. С ужасной скоростью и грохотом пролетели 30 километров за какие‑нибудь полтора часа. Ну, да ладно, главное — доехали.

Встретили нас очень гостеприимно. Напоили зеленым чаем, и тяжесть с души упала. Нарезали гроздей винограда прямо над нами и увезли на место постоянного жительства в район «Юбилейный». Третий этаж, двухкомнатная квартира.

Семья Ростовцевых

Петя (Петр Владимирович) — 30 лет, ветеринарный врач; Люда — его жена, повар; дети Оля — 6 лет и Павлушка — 3 года, оба — безалаберные шалуны, крикуны и засранцы. Петя — открытый, душевный, закончил Троицкий ветеринарный институт, Люда — ничего не кончала, спокойная, расчетливая, скуповатая и сдержанная.

Оставили нас в двухкомнатной квартире и уехали. Живут и работают где‑то в Песках (они так называют место в диком сердце пустыни).

Вот некоторые слова, которые я узнал у Пети по‑туркменски. Сам он — русский, но по обличью и языку — настоящий басмач, стройный, черноволосый, яркий, но с русскими задумчивыми васильковыми глазами.

Спасибо — сах — бол.

Печь для выпечки лепешек — тамдыр.

Здравствуй — салам-алекум.

Ответ:

Алекум-асалам.

Хлеб — чорек.

До свидания — саувол.

Как дела? — Няхили ях дай?

Арбуз — гарпыз.

Дыня — гавун.

Почем? — Нячадын?

Сын — огул.

Дорого — гыммат.

Жена — аял (при друзьях), гелин (при незнакомых), хелей — грубо (баба).

Наконец хозяева уехали к себе — в Пески (в самое сердце Каракумов). А мы спали и спали. Потом поехали на автобусе № 5 на базар. Ждали автобус, ждали. Ждали… потом еще ждали. Вот он, поехали. Народу! Кое-как втиснулись. Словно к чертям в бочку. Женщины, дети — впереди, Мужики — посередке и сзади. «Гур-гур, мыр-мыр…» — это значит они разговаривают. Проезд 4 копейки, их отдают при выходе шоферу, а он отрывает билеты, не глядя сколько. Просто рвет ленту и отдает. Можно завернуться в нее. Значит, рассчитались.

С ужасным грохотом, с дикими визгами и криками мы мчались, виляя по узким улочкам районного центра. В автобусе шумели, ссорились и каждый стоял на свое месте и ни за что не хотел продвинуться. «Гур-гур, Мыр-мыр…». Автобус то убыстрялся до 90 километров в час, то вдруг резко тормозил. Я видел, как шофер сразу пользовался ножным и ручным тормозами, сцеплением. Вот и кидало всех — то вперед, то вжимало в сидения. Стоящие валились друг на друга И вновь: «Гур-гур, мыр-мыр…».

Встречные, попутные и поперечные участники движения неслись в том же темпе. А светофоры, знаки и разметка ни для кого не существовали. Главное, вырваться вперед, обогнать и дуй дальше. Гудки, толчки, крики… Каждый жмет педаль «газа» до упора. Каждый давит сигнал авто до конца, кто кого переорет. «Гур-гыр, Мыр-мыр…» вперемежку с русским матерком.

Молодые женщины молчаливы и невозмутимы, как чукчи, старые — сгусток энергии и огня. В пути до базара несколько раз останавливались. Водители встречных рейсов, притормозив, кабина к кабине (братские рукопожатия) перекрывали движение, «гуркали» о чем‑то своём, шоферском и не совсем шоферском. Иногда тормозили по настырности пассажиров. Выходил поглядеть водитель автобуса, вываливалась на асфальт часть его пассажиров и, размахивая коричневыми руками, еще долго выясняли отношения с пассажирами встречного рейса: как, где мы встречались?

Не знаю, что примиряло их, даже если они вдруг ссорились меж собою… То ли слово какое, то ли чье‑то движение. Но вдруг все немедленно стихали и дружно опять лезли в свои автобусы. Ехали дальше пару минут, потом все начиналось сначала. И вот мы на базаре. Плюс 46 градусов в тени. О нем расскажу завтра. Жара, мозги расплавились, писать не могу.

Мы с женой пришли к нефрологу, главному врачу Байрам-Али Ажангелды Бердымухамедовичу с запиской от Бориса. Маленький ссохшийся человек с коричневой кожей и веселыми глазами. Он усадил нас в глубокие кресла и рассказал.

Гламерулонефрит, действительно — очень тяжелая и часто неизлечимая болезнь, когда почки перестают выполнять свою функцию, и яды поступают напрямую в кровь человека. Что надо сделать? На какое‑то время «отключить» их, а функцию почек передать… коже (!). Такое возможно только в двух точках земного шара — в удаленной части пустыни Саудовской Аравии и в Байрам-Али. Надо только как можно больше употреблять в пищу арбузы, а природа с ее необычайной сухостью воздуха (5‑6 процентов) постарается сделать остальное.

Ажангелды Бердымухамедович еще долго говорил со Светланой, а когда узнал, что у нее приличный медицинский стаж, галантно поцеловал ей руку и написал ответную записку Борису.

Мы сразу же начали лечение. Перед сном жена укутала сына мокрой простыней, мы сделали с ней то же самое, — так легче спалось в жуткой ночной жаре.

Среди ночи сын завозился. Жена включила свет и ахнула: простыня на сыне высохла и была темно-коричневого цвета. Моя — лишь чуть серовата. Прополоскала и снова укутала Арсения. Утром все повторилось.

— Методика лечения освоена! — подвела итог Светлана. — Завтра все идем на большой базар за арбузами!

Теперь о базаре.

Откровенно говоря, такого никогда не видел, хотя меня не раз мотало по всему СССР. Буйство красок, звуков, запахов и движений. Кипение страстей и каменная флегматичность, смешение языков, отчаянная жестикуляция и недвижимость Будды. Я почему‑то сразу еще на входе в базарные ворота, не торгуясь, купил виноград и помидоры, соблазненный их вкусом и внешним видом. Купил и сразу пожалел, потому что через десяток метров можно было купить то же самое в два раза дешевле.

А в самом конце базара наблюдал такую картину.

Со старым туркменом торговался наш сосед по подъезду здоровенный латыш Валдис. Спор вокруг цены, видимо, уже шел давно.

— Бери по 50 копеек…

— Гыммат (дорого — турк.)

— Ладны, бери по сорок.

— Гыммат.

— Тады по тридцать.

— Гыммат (Настоящая цена на виноград была в то время от 90 коп. до 1 руб. 50 коп. за килограмм — А. С.)

— Аа…аа, — туркмен хлопнул себя по бокам, — тады бери совсем бесплатно.

Валдис удовлетворенно хмыкнул и приступил к делу. Старый туркмен с мозолистыми руками огорченно смотрел, как латыш выбирает самые спелые гроздья, беззастенчиво роясь в его товаре. Он нагрузил уже целую авоську и, когда стал отходить туркмен, крикнул ему в спину:

— Ну, ты и казел латышский! Проста — настоящий казел!

Валдис угрожающе повернулся, но вокруг старика уже стояли другие продавцы- туркмены и я:

— Ты — казел латышский! — дружно повторили мы. — Пошел вон!

Мы быстро заполнили сумку и сетку и с тяжелой ношей еще походили по базару. Потом опять ждали автобус. Попали в перерыв. Народу! Все с сумками и мешками, все спешат скрыться от жары, ведь тени не хватает. Автобуса все нет. Плюс 47 градусов! Это показывает большой градусник, установленный в тени под крышей. Неожиданно сорвался ветер — каракумец — пыльный жгучий самум, с дыханием мартеновской печи. Все медленно умирают от жажды и злости. Это в основном приезжие, которые понаехали со всего Союза лечиться от страшной болячки.

Но вот и автобус. Разъяренная толпа взяла его приступом, кому‑то подавили виноград, кому‑то персики. Мне прилично жамкнули помидоры. Так и приехали измочаленные и злые. Дома приняли холодный душ, напились зеленого чаю, сели за фрукты. А жить‑то ничего, можно и дальше. Решили, если идти пешком на базар, то будет полезнее и… короче.

Так оно и оказалось. Напрямую, пешком, в густой тени деревьев — 25 минут. Теперь — только пешком. И снова о базаре.

Туркмены очень любят торговаться. Если ты взял товар, не торгуясь, значит, ты не уважаешь продавца. Цены они называют «от фонаря». Рядом стоят два туркмена, и товар у них абсолютно одинаков. Но у одного виноград — 50 коп за килограмм, у другого — 1 руб. 50 коп. (!). Надо походить по рядам, пощупать товар, понюхать, пощелкать ногтем по арбузу, дыне, поесть разного винограду, прикинуть вес арбузов-торпед, несколько раз назвать свою цену и… уйти. Потом надо вернуться. Если все это проделаешь, ты — серьезный человек и стоящий покупатель. Таких запоминают, таким все отдают намного дешевле.

…Но лучше ходить не утром, по холодку, когда продавцы свежи, полны сил и радужных надежд сорвать с покупателей побольше. Надо идти в 5‑6 часов вечера, когда продавцы измочалены жарой, когда их термосы и чайники для зеленого чая пусты, когда туркмены смотрят на свой товар чуть ли не с ненавистью… Тогда то же самое в 3‑4 раза дешевле. Это базарная наука.