Как ни пытаюсь, не могу застать самый их прилет. Приходишь, а они уже вот - расселись по тополям, непривычно крупные в голых ветвях и молчаливые. Только покряхтывают, ерошат перо, - должно быть, вспоминают трудную дорогу домой.

Проходит несколько дней и рощу не узнать. Наполнится  она такой веселой и громогласной жизнью, что любая твоя человечья беда-незадача рядом с нею покажется никчемной. Здесь столько можно увидеть и услышать! Впрочем, вот некоторые истории.

Как и вчера, с восхода солнца до заката ссорится и орет благим матом вся грачиная колония. На громадной высоте, где морщинистые грязно-серые стволы делятся на молодые обтянутые оливковой кожей сучья, появляются новые гнезда. Бегут и сверкают снежной белизной апрельские кучевые облака, качаются и кружат в мягкой сини растрепанные грачиные гнездовья.

 

…Этот крик выделяется, он наполнен страхом и гневом. На соседнем дереве творится непонятное. Я вижу, как на большое удобное гнездо набрасываются десятка полтора грачей. Хозяева гнезда, раскрыв крылья и клювы, прикрывают свое сооружение, отчаянно защищаются. Но разве выстоишь против стольких! Число нападающих растет, и обреченная пара с воплями уходит ввысь.

 

А грачи-воры, толкаясь и ссорясь, растаскивают гнездо. Вот падают яйца, и еще через минуту развилка пуста, словно никогда и не было на ней большой кучи хвороста - уютного птичьего дома. Поднимаю зеленоватую с бурыми пятнами скорлупку, она еще согрета теплом несостоявшейся жизни.

 

Что это? Нехватка строительного материала? Но ведь его столько кругом: на земле, в тополях… Не по правилом построено гнездо? Но зрительно оно ничем не выделяется среди сотен других. В природе поведение животных всегда целесообразно, оно подчиняется инстинктам, выработанных миллионами лет эволюции.

 

Тогда отчего это?

 

* * * 

       

А в прошлом году в тополиной роще я стал свидетелем такой истории…

На вытаявшей полянке я разложил маленький огонек, разогрел на палочке бутерброд, выпил чаю из термоса, потом собрал и спалил прошлогодний мусор, что оставили люди. Заторопившись домой, вспомнил о записной книжке и варежках, что оставил на пне в глубине рощи.

 

Вещей на пне не оказалось. Я недоуменно бродил среди тополей. В роще никого не было, да и просматривалась она насквозь. Присел на пень и призадумался: странно-то как, вот и снова загадка. Лопотал снеговой ручеек, у реки в талах позванивали синицы, редкие грачи роняли с верхотурья резкие крики - будто ударяли в чугунную сковороду. Потом что-то зашелестело, и к моим ногам упала записная книжка. Ну и дела!

 

Задрал голову, даже шапка свалилась. В заброшенном грачином гнезде птица шевелится, голова черная, шея и зоб серые, вот и на край гнезда вылезла - галка!

- Ты чего это? - сказал я галке. - Чужими записными книжками швыряешься?

- Кррр-ра! - сказала галка и, склонив набок голову, мигнула мне круглым голубоватым глазом.

- А варежки где?

 

Галка промолчала, но ответа не требовалось: я обнаружил пропажу. Сквозь дыры в гнезде хорошо были видны ярко-красные шерстяные варежки, их в самом конце зимы связала мама.

 

- Слушай! Ну, отдай же варежки, а? - все равно они тебе большие.

Галка внимательно слушала, наклоняя голову то на один, то на другой бок, подмигивала, потом выругалась:

- Кгг-га! Крр-ра-аа! - и принялась убираться в гнезде.

 

Должно быть, она сказала: «Ну, чего пристал? Варежки тебе не нужны, вон как солнце припекает, а мне в самый раз сгодятся, на них птенцам будет так удобно…».

 

Разозлился я, подумал на тополь влезть, да куда там, - ни одного сучка по низу. Да и все пернатое население рощи к галке присоединилось, - тарарам до небес!

Решил не ссориться с птицами: что там варежки! Пусть себе галчата растут. Ушел без варежек. А солнце и впрямь припекало.

 

* * * 

В середине мая я вновь заглянул в тополиную рощу. Она кипела от птичьего грая: птенцы повально покидали гнезда. В камуфляжной форме я был незаметен среди яркой зелени и, пристроившись на знакомый пень, вытащил из футляра бинокль.

 

По-разному пробовали себя в полете птенцы. Кто-то смело перешагивал край родного гнезда и… уже радостно парил в незнакомой стихии, кто-то неуверенно перепархивал с ветки на ветку, кто-то ни за что не хотел покидать своего дома. И тогда, я видел в окуляры, как осторожно и ласково выпихивают птенца из дома родители. Да, кто-то парил, а кто-то, вороша прошлогоднюю листву, неуклюже скакал по земле, их неотступно сопровождали взрослые птицы, подбадривали воркотней, подталкивали неумелых клювами.

 

Резкий, тревожный  крик старого грача, что все время качался на верхушке самого высокого тополя, на мгновение останавливает птичий базар, все стихает, а старый грач уже несется на край рощи. За ним следом валятся другие - все сторожа.

 

Я перевожу окуляры на опушку и вижу затаившуюся… лисицу! Еще шарю биноклем по краям рощи, поворачиваюсь назад - вторая лисица! Итак, кумушки, почуяв легкую добычу, решили поживиться. 

 

Но не тут-то было. Поднятое на крыло все крылатое воинство - грачи, галки, - делится на две тучи, и бесстрашно истребителями пикируют на врагов.

 

Лисицы встречают их тявканьем и оскалом, в прыжках пытаются достать птиц. Одной это удается, но немедленный сильный удар клювом в голову, заставляет отпустить жертву. Удары птиц сыплются крепкой дробью, летит пух, а, лисицы одурев от беспощадной атаки, уже пятятся, разворачиваются и бегут, по-собачьи поджав хвосты. Черные эскадрильи летунов преследуют и бьют, бьют их до спасительных нор.

 

«Победа!», - мне кажется, это кричит старый грач с седою головой. Он опять на сторожевом посту, на верхушке самого высокого тополя. Ему громогласно откликается вся птичья-тополиная роща. В ней снова начинается мирная жизнь.

                             

* * * 

У молоденького грачишки были слабые крылья, и он из гнезда спланировал на небольшую поляну; неуклюже заскакал по жухлой листве, что-то выклевывал, размахивал крыльями, казалось, он говорил: «Вот я какой! Еще чуток поживем и я ка-ак взлечу!».

Но не взлетел. Бурой молнией его ударила сбоку и убила стремительная птица. Ястреб-тетеревятник! Он издал победный клекот.

 

Но в тот же миг с вершины тополя на него черным камнем валится старый грач. Они свертываются в один бешеный ком, пух, перья… потом распадаются. Я подбегаю к месту схватки: у старого грача распорот живот, ястреб как-то странно, с прискоком, пытается подняться в воздух: у него вместо глаз две кровяные ямки…

 

Черно-серая стая оглашено еще долго мотается в поднебесье, потом уходит в тополиную рощу, а в вершину самого высокого тополя занимают два крупных грача- два сторожа. Жизнь тополиной рощи продолжается.