Как быстро проходит жизнь. Песком струится между пальцев. Легким дымом уплывает вдаль. А мы все торопим и торопим: «Ах! До зарплаты скорее бы. В отпуск не мешало бы» и так далее. И летят золотые наши денечки осенним листопадом. Но отчего же, чем старше человек, тем отчетливей вспоминается детство, тем ярче отсвечивают дни упорхнувшей юности?
Алла прожила достаточное количество лет — вырастила детей, помогла подняться внукам и затосковала. Даже ночами ей стали сниться березовые колки родной деревни, светлые перекаты речки Тогузак, седые шиханы, брод, где она с подружками плескалась, не умея еще плавать. Слышалось гоготанье гусей на реке.
Закроет Алла глаза и вот уже идет по пыльным улицам родной деревни. Постоит возле каждого домика, посидит возле каждого палисадника. Вспомнит всех односельчан по имени.
С особой теплотой вспоминает она юные годы, первую бесшабашную любовь. С мужем Алла сорок лет прожила, как четыре срока отбыла. И никогда из памяти его, первого своего, Михаила, не отпускала.
И до того Алла себя накрутила, что, поссорившись с сыном и невесткой, пожитки кое‑какие сгребла, деньги с книжки сняла — и на родину. Конечно, никто ее там не ждал, но сердце томилось любовью к степной, пыльной деревушке.
Приехала на станцию уже в десятом часу вечера, наняла такси, не пожалев 300 рублей, и с ветерком — в деревню. Высадил ее таксист у магазина. А куда дальше идти? Из клуба молодежь вывалила, веселые, разбитные.
— Ребята! — взмолилась Алла. — А Вера Чуйкина где живет, не скажете?
— Да вот как раз напротив, где вы стоите, — смеются молодые.
Постучала в окно.
— Вера! Это я, Алла, сестра твоя троюродная.
И вот Алла в доме у родственницы. Здесь все по‑городскому, от деревенского быта ничего почти не осталось, разве только сепаратор в углу на лавке.
Поохали, пообнимались. Вера снедь на стол собрала, Алла гостинцы выставила, и застучала калитка: одна за другой бывшие подруги подтянулись, в деревне слухи скоро разлетаются. У Аллы аж голова от впечатлений закружилась. Так вот до петухов и засиделись, все вспоминали, все рассказывали. А тут все домой заторопились коров обряжать, в гости наперебой приглашали.
Проснулась Алла уже в обед, когда солнце своими горячими лучами стало печь ей голову до невозможности. Вера суетилась на кухне.
— Спишь по‑городскому, — ворчала сестра, — у нас‑то раненько поднимаются. Спал, не спал ночью, а дела‑то не ждут.
Пошли гулять по деревне. Не та деревня, не прежняя. Землянок нет, дома добротные, дворы все огороженные, газ проведен, вода в домах. Возле каждого дома машина, а то и две. Речка высохла, течет ручеек махонький. Только шиханы такие же седые. А все равно родина — просторы необозримые, небо за горизонт падает.
— Айда‑ка мы с тобой по вишню в лес съездим, лесным воздухом подышим, — позвала Вера. — Вот сын на мотоцикле и отвезет.
Лес не менялся — все такой, как в далеком детстве. Вишневника тьма, ведра набрали за час, грибов еще собрали. Уж Алла дышала, дышала всей грудью, ей хотелось упасть, обнять эту землю, слиться с ней воедино.
Вечером пошла в гости к подруге детства. И так неделю — из гостей в гости, гостеприимный народ в деревне, ничего не скажешь.
В конце недели‑то и любовь свою, Михаила, увидала. Сама, конечно, уже не красавица, но он‑то! Боже мой! Мордатый, пузатый, ужас!
— Жадюга, — объясняет Вера. — Богач, и все ему мало. А вот смотри, Николай идет, помнишь, как он бегал за тобой?
Николай каким был, таким и остался, седой только, да морщинами на лице время отметилось. Аллу увидел, кинулся, за руки хватает, в лицо заглядывает:
— Господи! Сколько же я тебя не видел!
Весь вечер просидели на лавочке, про жизнь говорили. Николай — вдовец и Алла — вдова.
— Когда домой собираешься? — Николай спрашивает.
— Да не хочу я домой. Здесь теперь мой дом. У тебя поживу пока, может, угол себе подгляжу. На родине я. Ничего больше не надо.
Елена Дуденкова
Троицкая афиша
