Я не знаю, есть ли что на земле страшнее старости и одиночества.

 

Надо встать, собраться, принести из сарая охапки три дров, ладно хоть порубленных. Нанимала по осени Ваську-алкаша, прибрал дровишки-то, которые вывезла администрация одинокой старушонке. Надо печь истопить, маломальскую, еду изладить, и хватит работёнки на полдня. А после обеда прибежит Верка - социальный работник, у неё таких бедолаг человек семь. Вот поочерёдно и носится: продуктов приволочёт немудрящих, воды натаскает, полы сполоснёт и старый дом преобразится, оживёт. Верка - сорока, стрекочет себе между делом, все новости Ивановне перескажет, а потом опять унесётся, на целых три дня.

Ивановна не всегда была немощной и одинокой. Когда-то она была молодой, пригожей девчоночкой-Шурочкой. После замужества муж её кроме как Шура-шкура не называл. Ох, и хлебнула лиха Александра со своим воякой. Стакан браги выжрет – уже в атаку пошёл, хоть из дома беги. 

На другой день винится, кается, по хозяйству все дела переделает. А вот нет покоя от него ночами. Так и замёрз бедный по пьяни под чужим забором. Охота замуж идти пропала, нажилась – врагу не пожелаешь. И жила Шура с матерью и братьями – свобода! Да только злые языки чего не наплетут! 

Замужние подруги сторониться стали, за мужей своих опасались: ни постой ни с кем, ни поговори, сразу подозрения всякие. Надоело Шуре: мать шипит, братья ворчат, снохи выговаривают - снова выскочила без оглядки за вдового соседа, а у того двое детей - сын да дочка. Ну да ладно, Бог своих не дал, эти к сердцу прикипели. Послушные, добрые ребятишки. Пете – семь годков, Ирочке – четыре, муж неплохой, работящий, пьёт в меру, а уж коли выпьет чуть-чуть, пляшет, в любви объясняется. Шурочка хохочет, дети радуются, даже кот и собака вместе с ними веселятся.

 

Так вот и жили мирком да ладком. Петя вырос в армию сходил. Работу в городе нашёл, там и женился. Ирочка в Москву уехала учиться. Умница, красавица, замуж за француза вышла, в Париже живёт. Пока отец жив был, посылки присылала, письма, открытки. А умер, и Ирочка потерялась, ни слуху, ни духу. Петя часто наезжал с мальчишками-близнецами. Жена-барыня, деревней брезговала.

 

Дед во внуках души не чаял, дом свой – пятистенок дедовский, внукам подписал. Баба Шура хохотала:

 

– На что в городе-то ребятам твои хоромы?

 

– Как на что? Лес-то - лиственница, ей веку не будет, а доски все выдержанные, нет дому цены, нет, - возмущался дед.

 

Дед помер - Царство небесное хорошему человеку. Следом Петю схоронили.

 

Как мать, молодым от сердца помер. Уж и плакала Баба Шура, убивалась, по мужу, да сыночку Богоданному. Петю ж хоронить в деревню привезли, с отцом да матерью рядом положили, и больше нога не ступала за кладбищенскую ограду ни жены, ни сыновей. Одна баба Шура обихаживала дорогие ей могилы.

 

По весне придёт на кладбище, благодать, птички поют, от земли такой дух идёт, на сердце благость. По кладбищу пройдёт, у каждой постоит, каждой покланяется, все свои, все знакомые. С первым мужем поздоровается: 

 

– Что, лежишь, буян? Успокоился? Чего не жилось, не успел бы в могилу, что ли?

 

Глаза платком вытрет, да к матушке родной, к братьям подойдёт.

 

– Эк вам тут, как хороводно! Все свои, всё, поди, переговорили и не ссоритесь теперь, мирно лежите.

 

Подруг поприветствует и к родным могилкам… травку всю прополет, памятники, оградки покрасит, кирпичики побелит. Лежат её ненаглядные, а солнышко-то ликует, а ветерок ласковый. Поплачет, пожалуется:

 

– Вы-то родимые, у меня присмотренные, а как я помру, кто нас обихаживать будет? Зарастут могилки чертополохом.

 

Всё летечко, до глубокой осени, навещать будет баба Шура любимых, А зимой, соберутся старушонки в одном дому, чай попьют, когда бражки по

полстакана выпьют, в карты поиграют – всё веселее.

 

Да вот умирают, одна по одной. Ну, точно, как в фильме «Десять негритят».

Так вот и осталась баба Шура одна, близких родных нет, так, троюродные. Кому старуха немощная нужна? Вот и живёт, всякому дню рада, что Бог 

как награду выдаёт. Вот и сегодня хорошо. Весна разгулялась, солнышко играет, чего ж не пожить бы ещё? Уж весну-то и лето всяко огоревать можно, а осенью и на покой, чтоб могилку легко копать было в незамёрзшей ещё земле.

 

Думы старухи шум прервал, к дому два камаза подошли, легковая впереди. Из неё два здоровенных парня выскочили, в избу протопали, бумаги ей в лицо тычут:

 

– Наш дом, дед подписал. Дачу ладим.

 

Баба Шура оглохла, ослепла, понять ничего не может, а уже в малухе на сундуке с кошкой на коленях сидит. Развалили, раскатали дом: половицы визжали, человечьим криком кричали, брёвна встревоженно и гневно бухали. Ни до свиданья, ни прощай, уехали.

 

Сидит баба Шура плачет, чай согреть не на чем. Сосед Паша пришёл, покурил, посидел:

 

- Айда-ка, баба Шура к нам, у нас в малухе газ, я ведь тебе какой-никакой племянник двоюродный.

 

- Ладно, Пашенька, - баба Шура отвечает. - Я на родном подворье последний раз заночую, а уж утречком и заберёте.

 

С тем и ушёл Павел. А баба Шура легла на старую кровать, укрылась двумя одеялами. Только уснуть собралась, дверь отворилась. Вон он муж пришёл, сын Петя позади:

 

– Чего загорюнилась? К нам айда, у нас светло, тепло. Хорошо тебе будет.

 

– Они же мёртвые, - вяло подумала баба Шура. – Ну, да ладно, эти не обидят. Свои руки к ним протянула и взлетела вверх, в пронзительную пустоту, а рядом летели сын и муж, строгие, благостные.

 

Павел с женой прибежали утром на вой собаки. Баба Шура уже холодная, но с улыбкой на добром, красивом лице.

 

– Чего-же она улыбается? - удивилась Валя – жена Павла. 

 

– Отмучилась, вот и улыбается! – буркнул Павел и вытер набежавшие слёзы.

 

Фото: freepik.cоm