У дочери‑то хорошо, полкоттеджа с газовым отоплением, с водой, с теплым туалетом в доме. У Петровны своя  комнатка, светлая, чистая, куда поставили ее шифоньер, кровать, швейную машинку. Живи — не хочу. Дочь с зятем с утра до вечера на работе, внуки в школе, а Лизавета Петровна одна. Ходит по дому, пироги поставит, вареники затеет, да что‑то плохо ее стряпню едят. Зять все брезгует, пироги да шаньги внуки таскают, а супы выливаются. Дочь ворчит: «Тебе десять кастрюль дай, ты во все еды напихаешь. Продукты только переводишь!». Обидно Петровне, у нее всегда была большая семья, едоки отменные, варила она им тазами, а уж стряпню истребляли влет.

Разъехались сыночки, разбежались, кого уж в живых нет, старика косая забрала, а она вот, Петровна, стала совсем никудышной. В баню пойдет — на крыльцо влезть не может, сил нет, а крыльцо‑то высоченное. Орет, старая, благим матом, пока кто услышит, дома‑то телик громче нее горланит.

Скучно Петровне, соседки на той стороне, где она жила, остались. Здешние старушонки позовут в карты поиграть. Уйдет бабуля к ним по светлу, да засидится, потом по заборам, цепляясь, домой ползет. Уже и руку ломала, а тянет с людьми пообщаться. Дома‑то с ней совсем мало разговаривают. Дочь на работе наговорится, ну, а у старухи какие новости — тут болит, тут стукнуло — кому интересно? Рада Петровна, когда гости нагрянут, и наслушается, и насмотрится, только уставать шибко стала: за столом самый разгул, а она, мочалка старая, к себе в комнату, отдыхать. Ладно, журналов много, и «Травинки», и «ЗОЖи» читает, перечитывает. Потом то уриной лечиться возьмется, да дочь ее разгонит вместе с лекарством, то грибки молочные во все банки заквасит, зять зарычит — окно заставлено. Ну, не хозяйка ведь, что поделаешь.

Привыкла дома в своей семье заглавной быть, а тут никто с тобой не считается. Правда, кормят, куском хлеба не попрекают. Дочь, когда в район выберется, и халвы, и зефиру, конфет мягких ей накупит. Зубов‑то уж нет. Тогда, когда все на работе, к ней старушонки приползают чаи гонять. Вот вроде бы на что обижаться: телевизор смотри — сколько хочешь, есть желание — ешь, не ущемляют, а все равно как‑то сиротливо. Зять порой даже рявкнет: «Не мельтеши, дай отдохнуть. Есть же своя комната». Петровна знает — не со зла он, а все обидно. Внуки любят бабулю, особенно в день пенсии, да и она себя человеком чувствует. Дочь пенсию заберет, а ей на карманные расходы сотни две оставит. А какие расходы? В доме есть все.

Купит бабка «красненькую» да фруктовой воды — и к старухам. Посидят, повспоминают, жизнь у них не слаще ее, только что под одной крышей с детьми не живут, дети обихаживать прибегают.

Вот говорят, счастливая старость — это какая? Ни голода, ни мора нет, но ведь и счастья нет. Скорее бы к деду, за деревню на бугор. Там уж никому не помешаешь.