Они внезапно стали нашими соседями по защитной полосе садов («защитка», как называли ее садоводы). Вчера это была соседка Ивановна, одинокая старушка — божий одуванчик, а сегодня по защитной полосе, крепко заросшей березами, тополями и кленами, ходил маленький сухонький и очень подвижный мужичок. Он громко крыл матом. Кого? Скорее всего, свою жену.
— Маня! Ну что это… тилим-пупу…за железяка? — он пнул проржавевшую бочку, железяка отозвалась мрачно долгим дырявым вздохом.
Подошел к покосившемуся сарайчику, смотревшему на нового хозяина одним выбитым окошком-глазком. Стал открывать дверь. Дверь упала на мужичка.
— Маня, тилим-пупу… че‑то мы с тобой не то купляли!
Взялся за шланг. Он оборвался у самого края, кран булькнул и выплюнул ржавую воду.
— Маня, тилим-пупу… точно не то взяли!
На прогнившее крылечко из деревянного домика степенно вышла большая и толстая во всех пропорциях женщина.
— А ну‑ка, Ваня, поди сюда, — приказала она.
Ваня робко подошел и… тут же получил крепкую затрещину.
— Ты чего, Манька, дерешься? — обиделся Ваня и отскочил от крылечка на безопасное расстояние.
— Чтобы ты не матерился, — так же степенно сказала она, — что купляли, то и взяли. А ты куда смотрел?
— Дык, это… я того тогда был…
— Знаю, опять по 1 рубль 62 копейки?
— Да я, Маня, всего‑то две бутылки портейну приглушил за нашу с тобой радостную покупку. Ты, кажись, Маня, и так старушку облапошила, а?
— Не без того, — самодовольно согласилась Маня и взялась за веник.
После затрещины Ваня увидел меня.
— Здорово, сосед!
Рука у него была маленькая, но крепкая.
— Я вот — теперь твой сосед, знаменитый каменщик самого высокого разряда, все самые лучшие дома в Троицке я построил. А ты кем будешь?
— Я — журналист.
— А это получается, что хочу, то и пишу, а что не хочу, то не пишу?
— Получается…
— Во-во, я тоже такой: хочу — строю, не хочу — партейну пью. Получается, мы с тобой — два сапога пара, тилим-пупу… Давай дружить!
Откровенно мне был по душе этот бойкий на язык мужичок, чуть хамоватый, но простой и напористый своим жизнелюбием.
— Портейну хочешь? — подмигнул он. — Я тут от Маньки одну бутылку заначил…
Таким было наше знакомство с новым соседом Ваней Орловым.
…За дело Ваня взялся бурно. Сжег сарайчик, починил водопровод, снес домик, навез старых шлакоблоков, песку, цемента и… запил. Маня, запинаясь о бутылки «партейна», бродила с палкой среди садовых дебрей, искала Ваню. Очень паршиво приходилось Ване, если она его находила…
После того знаменитый каменщик приходил в чувство, и строительство нового дома возобновлялось: Маня неуклюже, но мощно месила раствор, Ваня ловко работал мастерком.
Однажды, когда Маня пошла на колодец за водой для самовара, я заглянул на строительную площадку.
— Ты чего это халтуришь, Вань?
— Толям, будешь учить меня, знаменитого каменщика?
— Так ты же стены ставишь прямо на грунт, без фундамента…
— А зачем мне фундамент? Здесь, я кумекаю, нет ни песка, ни зыбуна. Будет стоять мой дом, как вкопанный, сто лет. Давай лучше партейну треснем? Он у меня в ежевике стоит, моя Манька туда не ходит, потому что колючек боится…
— Гляди, вон твоя жена идет с ведром…
Ваня усердно застучал молотком.
Дом под шиферной крышей они построили за месяц. Оштукатурили, побелили, шумно отметили новоселье.
Но потом прибежал мой взволнованный старший сын Вася.
— Папа, там у дяди Вани вдруг чего‑то… как треснет! Пойдем, покажу…
По беленой стене дома Орловых зловеще змеилась ступенчатая трещина.
Позвали Ваню.
Он надел очки, заботливо осмотрел трещину, измеряя ее глубину с помощью соломинки, потом беспечно сказал:
— Не беспокойся, Толям, я столько построил разных домов, и каждый из них обязательно давал где‑нибудь трещину, но все равно стоит. Можешь проверить. Это нормально, ведь дом — живая штуковина, через трещину он должен дышать, принимать разницу температур летом и зимой. А моему дому, тилим-пупу, еще стоять сотню лет, вот увидишь!
…Сто лет он не простоял, простоял еще одни сутки. На другой день, когда мы приехали в сад, то увидели кучу шлакоблоков вперемежку с ломаным шифером.
— А где Ваня, где Маня?! — ужаснулась жена Светлана. — Они же должны были ночевать в доме?
В ответ мы услышали скорбные рыдания.
Я выбежал на защитку, у развалин на балке, заваленной мусором, безуспешно ревела белугой Маня.
— Маня, где Ваня?! — орал я и бешено тряс ее за плечо. — Не вой, пожалуйста, скажи, где Ваня? Там? — я показал на груду обломков.
Маня вдруг замолчала, подняла на меня зареванное лицо, глаза ее блеснули черным огнем:
— Я убила его к чертовой матери, вон труп валяется в малине!
Я и Света с автомобильной аптечкой кинулись в малину.
«Труп» в стельку пьяный лежал в самых ее зарослях и цепко держал в руке початую бутылку «Портвейн-777». Морда у него была крепко побита.
По вызову деда Рябинкина с сиреной приехали пожарники, с воем прилетела скорая помощь. Но так как тушить было нечего, и лечить некого, тут же развернулись и тихо уехали, правда, прежде медики с трудом отняли у Вани бутылку и разрисовали его морду зеленкой….
Следующей весной я начал строить на защитной полосе дом из белого кирпича. Ваня теперь приезжал в сад с женой на личной «Волге». Маня переодевалась в рабочий халат, ползая на коленях, выщипывала клубничные «усы», обрывала помидорные «пасынки», а ее тугой зад все время смотрел на жаркое солнце. Она была очень довольна, что после крушения дома ее муж бросил пить. И потому Маня позволяла ему ничего не делать.
А Ваня?
Ваня ревностно наблюдал за ходом моего строительства, советовал, как лучше заливать фундамент, а когда мы с Рябинкиным стали на него класть первый угол, рассердился:
— У вас руки не оттудова растут!
Он снял чешский пиджак, повесил его на клен, засучил рукава ослепительно белой нейлоновой рубашки, взял в руки мастерок:
— Учись лапти плести, пока я жив!
Под его неусыпным контролем мы научились работать с отвесом, укладывать кирпичи «по шнурке», услышали рассказы про старых мастеров-каменщиков, про их выдумки и находки, но ему не нравилась наша неторопливость. И потому он порой не выдерживал: отбирал у меня мастерок и (вот чудо!) тяжелые кирпичи в его руках летали, как бабочки-огневки и казались невесомыми. Они ловко сновали и ложились один за другим, не теряя притом ни капли раствора, плотно и красиво.
— Во дает стране угля! — восхищался Рябинкин. — Так ты же, Ваня, ви… вилончель!
— Виртуоз, — поправил я.
— Все равно ви… вилончель! — восторгался дед и втихую угощал Ваню своей сливянкой.
— Вот ведь, — то и дело поджучивала мужа Маня, — люди вон строют, а ты бездельем маешься!
…Однажды от этих слов Ваня крепко выпил «партейного», скинул чешский пиджак и нейлоновую рубашку и… взялся строить.
Завез пару десятков поддонов отличного красного кирпича. Мы с дедом помогли ему сделать солидный фундамент. Маня работала мощной бетономешалкой, но все равно едва успевала за нами. Завели первый угол.
— Ша! — сказал Ваня. — Дальше, пацаны, я сам!
За два месяца при поддержке Мани и «партейного» он построил великолепный дом. Были в нем две больших комнаты, кухня, баня, кладовая, мшаник-полуподвал для хранения ульев, высокое горделивое крыльцо, огромные окна на все стороны света. Мы с дедом отложили мое строительство на следующий год. Нам такой темп был не по деньгам и не по силам.
Новоселье праздновали широко. На нем были не только мы, были: Коля Копытин по прозвищу «поручик Голицын», заядлый курильщик садовод-табаковод Копейкин, пчеловод Семенчук, одинокая Надя Павлухина, Боря Кныш-толстая морда, Мария Павловна Каблукова — старшая медицинская сестра городской больницы. Нас угощали наливками: рябиновкой, грушовкой, черносмородиновкой, вишневкой. Ваня «угощался» исключительно «Портвейном-777».
…На дороге разожгли костер. Расположились на табуретках. Над степью, потонувшей в дегтярной мгле, над садами резво поднимался рожок молодого месяца. Сухая сентябрьская ночь дышала теплом земли и анисовым ароматом моих яблок сорта «анис». На северо-восточной части неба ярко вспыхнуло созвездие Кассиопеи. Молчание нарушил молчаливый табаковод Копейкин.
— Знаете про это созвездие? Вон оно, вроде буквы «М»…
— Расскажи, будем знать, — передернула худыми плечиками с наброшенной шалью Надя Павлухина.
— По древнегреческой мифологии, Кассиопея хвастала, что ее дочь Андромеда красивее любой морской нимфы. Разгневался и наказал за это ее бог морей Посейдон, отдал Андромеду на съедение морскому чудищу, — Копейкин замолчал, раскуривая новую самокрутку…
— И что же? — нетерпеливо спросила Надя.
— Успел Персей, сын Зевса и Данаи, он поразил мечом чудище и спас красавицу Андромеду.
— Уф-ф, хорошо‑то как, — тяжело перевела дыхание Каблукова.
— Получается, все‑таки наши победили, — встрял Боря-морда.
— Победили… «наши»… четыре тысячи лет назад, — поправил Копейкин.
— Правильно, — разошелся Боря, — русские всегда побеждают, псы… эти рыцари, эти татаро-монголы пятьсот лет, потом французы, и эти… фрицы тоже…
— Фрицы? — это сказал Ваня Орлов. — Он горделиво вошел в свет костра и сел на табурет. — Я с ними воевал в этом самом… в Берлине.
— Кк-как… это? — поперхнулся дымом Копейкин.
— Очень просто. Вы смотрите фильм «17 мгновений»?
— Ну да…
— Так вот я там самый главный этот… Шкиндер-разведчик!
— Штирлиц?!
— Ага, Шкиндер… это же по мне ту картину снимали.
— Ваня! — раздался с высокого крыльца голос Мани. — Перестань, брехун!
Ваня и глазом не моргнул, продолжал дальше.
— Вы же, ребята, пацаны, никто из вас пороху не нюхал, а я воевал в тылу врага, в этом самом… Берлине.
— Вот тебе на-аа, — протянул поручик Голицын, — свистеть можешь. У тебя рост полтора метра с кепкой и ты… тот самый Штирлиц?
— Я — Шкиндер, тогда носил ботинки на каблуке, а фашист этот… «эс-эс» и не думал, что я маленький, штаны мои скрывали те каблуки.
— Ваня, перестань пороть…, — последовало матом с высокого горделивого крыльца.
— Да-да, — выпятил колесом свою худенькую грудь Ваня, — я лично передавал сведения нашим шпиенгам. Заходит, например, ко мне на мои вилы капитан. «Ты откель будешь?» — спрашиваю. Он достает кисет с махрой, мы закуриваем. Это у нас вместо пароля. «Скажи, Ваня, где немецкая танковая дивизия стоит? Хочу ее уничтожить…». Я ему говорю: «Пройдешь два дома, налево переулочек. Там танковая дивизия расположилась на постое»…
Мои дети Вася и Арсеня попадали с табуреток на землю, отползли в кусты смородины и беззвучно хохотали там, дрыгая в восторге от дядиваниного вранья ногами…
Тр-ррах! Вани нет.
— Где наш друг! — взревел Боря Кныш, Боря-морда. — Где наш друган — разведчик? Доставить немедля сюда!
— В малине ищите,…мать вашу, — спокойно сказала Маня и захлопнула дверь своего высокого крыльца.
Фонарика не потребовалось. Ваню-Шкиндера нашли по мощному храпу в зарослях малины. Мы торжественно, как полковое знамя, возложили его тело на пороге высокого крыльца.
…Созвездие Кассиопеи закрыло мглистое облако, рожок молодого месяца нехотя карабкался в зенит. Мы разочарованно расходились спать по своим домикам. Только дед Рябинкин все ворчал:
— Язвить ее, эту Маньку, все наше новоселье испортила…
Анатолий Столяров,
член союза писателей России