1945 г. Челябинск.

Мой тесть Левен Иоганн Вильгельмович. Родился 25 июля 1913 года в селе Мунтау Запорожской области. Кадровый офицер, Ворошиловский стрелок, лейтенант, командир пулеметного взвода. Немец, родной язык - немецкий. Он строен и сухощав, высокий открытый лоб, нос с легкой горбинкой, светлые волосы, глаза голубые - истинный ариец, родом… с Украины.

22 июня 1941 года он с раннего утра занял очередь в военкомат. Комиссар майор Белорецкий посмотрел документы и вежливо сказал: «Ждите своей очереди, Красной армии очень нужны такие офицеры».

Он ждал, а 27 августа 1941 года кадровый офицер был уволен в запас. В начале сентября этого же года его семья выслана в Северный Казахстан. Всю войну он обивал пороги военкоматов. Ему хамили в лицо: «Ты - фриц, а фрицы в Красной армии не нужны, иди и работай!» Он скрывал слезы и работал в трудармии. Идя на работу, он всякий раз должен был отмечаться в военкомате. Здесь его встречала охрана: «Ты жив еще, фриц?»

Любопытное пояснение из «Правил учета офицеров запаса» его военного билета, пункт 6.: «Офицеры запаса, уклоняющиеся от призыва и мобилизации, предаются суду Военного трибунала. 

А в документах Левена в течение десятилетий по ошибке кадровиков (бывший офицер сознательно не поправлял их) происходит трансформация его имярека: Левин Иоганн Вильгельмович, Левин Иван Вильгельмович, Левин Иван Васильевич… В трудовой книжке среди бесчисленных поощрений и награждений типа: «За успешное выполнение…», «За проявленную инициативу и настойчивость…», «По итогам соцсоревнования…», «За успешную разгрузку и перевозку…», «За достигнутые успехи…», «В ознаменование…», «Занесен в Книгу Почета…», «Благодарность и премия…» появляется нестандартное: «Исключительно честен и трудолюбив».

Таким и знал я тестя всегда - по имени Левин Иван Васильевич, таким знали трое его детей (среди них моя жена Светлана). Но никто из нас не знал до самой его смерти в 1984 году о том, что он немец, урожденный Левен Иоганн Вильгельмович, незаслуженно обиженный его Родиной, но верой и правдой всегда служивший ей.

 ------------------------------

1942 г.

Людке 6 лет. Плачет:

- Уу-ууу! Кругом война, жрать нечего, а у меня подруги нет… уу-ууу!

Мама перестала скоблить картошку, достала ножницы, иглу. Сшила из лоскутов и ваты, что надергала из старой фуфайки, куклу. У куклы юбка «клеш», кружевная блузка, туфли «лодочки», черные, косо срезанные волосы - все по моде 1939 года.

- Ура, наконец-то у меня подруга появилась! А жрать?

Мама нажарила картошки.

Через год Людка сама научилась жарить картошку. На горячей плите кружочками, без масла. Научилась искусно шить кукол. И вот странно: очень походили те куклы на наших соседей по дому и улице- дядю Колю в танкистском шлеме, на безного моряка Полфедю в бескозырке, на затейницу тетю Шуру, на заспанную подружку Надьку, на погибших: Сережу Звонарева, Леву Швейкина, Вену Печерицу… 

Приходили соседи, дивились, охали, кто-то хохотал, кто-то плакал. А Людка дарила им куклы и снова шила, шила… Говорят, сшила Гитлера, чистый фюрер получился, но мама тотчас Гитлера в печке сожгла, а Людке жопеньку надрала.

 ------------------------------

В конце сороковых годов в образцовом детском саду № 8 Челябинского обкома партии и облисполкома, что был по улице Васенко, работала шеф-поваром толстенная хохлушка. Три раза в неделю она варила на первое излюбленный ею суп с клецками и три раза в неделю добрая половина садика воротила от него носы.

Меня и Ирку Крылову от одного вида жирных скользких клецков жестоко тошнило, и мы наотрез отказывались есть этот суп. Три раза в неделю после обеда нас с Иркой ставили в угол. Воспитательница укладывала группу спать, а мы все стояли. Как часовой она ходила мимо нашего угла и, словно заведенная, без устали повторяла, что суп с клецками - это любимое блюдо товарища Сталина, и потому мы обязаны его с удовольствием есть. Мы с Иркой слушали и… блевали в горшки.

С тех пор я невзлюбил великого вождя.

 ------------------------------

Мы маршируем детсадовской колонной по улице имени Спартака (ныне проспект Ленина). Поем.

 Сталин - наша слава боевая, 

 Сталин - нашей юности полет…

- Шаг держать! - командует воспитательница. - Четче, четче! Под ноги не смотреть! Левой, правой, левой, правой!

Мы шлепаем сандаликами в асфальт, тянем головы… Вдруг Нинка Погнаева нечаянно наступает на упавшего с ветки воробыша-желторотика, хватает его в ладошки и плачет. Все сгрудились вокруг и тоже горько плачут. Воспитательница орет:

- Всем немедленно занять свои места! Левой, левой и начали:

 Сталин наша слава боевая…

Кто-то сквозь слезы поет, кто-то угрюмо молчит, я глотаю ершистый комок в горле. И песня звучит совсем не боевая, а какая-то очень жалкая… 

1952г.

Моя младшая сестра Томка тоже делала кукол. Вырезала из картона и бумаги. Из картона - фигурку, из раскрашенной цветными карандашами бумаги - наряды. Фигурки были по трафарету - с прямыми плечами, узкой талией, изящными ножками, руки, как палки, торчали в стороны, будто кукла решила разом всех обнять.

Мы с другом Лешкой из катушечных чурючков спичками-«снарядами» расстреливали роты картонных фашистов. А когда всех перестреляли, Томка попросила:

- Примите меня в войнушку играть!

- А чего расстреливать-то будем? - сказал я.

Томка задумчиво посмотрела на пачку кукол:

- Может, етих?

- Ты сдурела насовсем! - возмутился Лешка. - Они же наши, советские…

- Ну, да, - возразила Томка, - попали, сволочи, в оккупацию и продались к чертям, на фрицев работали.

- Расстрелять по приговору военного трибунала! - говорю я.

«Трибунал» - я, Лешка и Томка поднимаем руки.

- Расстрелять!!!

Мы выстраиваем кукол у стены и приводим приговор в исполнение. Больше нас старается Томка.

Через несколько дней у сестры появилась новая пачка кукол - наших, «советских».

 ------------------------------

1955 г.

У нее маленькое испитое личико. Жиденькие прямые волосы собраны на затылке в незатейливый узелок. Глаза прозрачны, как мартовские ледышки, они всегда были грустны и будто бы чуть приспущены в холодноватую синеву подглазных полукружий. Анна - больная.

А раньше, говорили, была очень красивая и считалась невестой Валентина Крохова.

Но взяли его на фронт. Анна писала ему письма, вязала носки и рукавицы, недоедала, выменивала свои хлебные карточки на махорку для жениха.

Осенью 1942, когда в городе стало нечем топить, Анну с цехом послали на заготовку торфа. До самых заморозков девушки-станочницы стояли по колено в воде и резали острыми лопатами торф. Там Анна жестоко застудилась, потеряла здоровье, а когда с войны приехал мордатый Крохов с кучей мордатых чемоданов и мордатой «походно-полевой женой», то тронулась и умом.

Несколько лет она озабоченно ходила по нашим улицам. Сталкиваясь с Валентином, не узнавала его. Часто стучала в разные двери и спрашивала одно и то же:

- Вы не знаете? Война кончилась?

- Кончилась, милая! Кончилась! - отвечали ей

- Значит, скоро Валентин вернется, - счастливо говорила Анна. - Я домой поспешу, а то ему ждать придется!

Осенью 1955 года Анну похоронили.

А на другой день на ее могиле нашли застрелившегося Крохова. В руке у него был зажат маленький трофейный «Вальтер», а на деревянной пирамидке со звездой была приколота записка всего с двумя словами: «Я вернулся!».

 ------------------------------

1975 г.

В Первоуральске на трубном заводе работает Центральное телевидение страны. Для торжественных речей не жалели пленки. Потом отыскали обыкновенного вальцовщика.

…Он горел в танке, но продолжал стрелять. Потом полгода лежал в госпитале, и его списали, а еще через полгода он снова стал вальцовщиком в горячем цехе. В течение многих лет никто на заводе не знал, что он стоит на протезах по восемь часов подряд среди грохота и лязга, среди огня и металла в выгоревшем до дурноты воздухе.

Когда это открыли телевизионщики и стали перед всеми рассказывать, он слушал, как провинившийся школьник, втянув голову в плечи и прячась за спиной холеного широкомордого дяди, нахально лезущего в кадр телекамеры. А боевые ордена танкиста-вальцовщика совсем не по-геройски топорщились на худой его груди.

 ------------------------------

45 лет Победы.

Мужики сидели на бревне и молча курили. Один порылся в кармане и протянул на ладони ржавый изъеденный кусочек металла.

- Вот, - сказал он, - гитлеровский подарок. На четвертый день войны нашу батарею в Литве «юнкерсы» бомбили. Страшно идет бомба. Вначале воет и сердце убивает, потом тело рвет… Осколок мне только месяц назад вынули. Считай, через сорок девять лет.

Мужики опять замолчали, только шершавый кусочек железа долго ходил из руки в руку.

- А я вот всю войну в колхозе проработал, - наконец сказал другой. - Сам не знаю, как мы выжили. По двести граммов хлеба на трудодень! И от темна до темна в поле… Наверное, потому выжили, что для того, чтобы фрица бить, нельзя было не выжить…

- Я тоже на фронте не был. По причине малолетства, - сказал третий. - В тринадцать лет меня на заводе уважительно Александрычем кликали. По отчеству. Стоял на снарядном ящике у станка и снарядные гильзы точил. Чтоб каждый день две-три нормы. Как-то, помню, в перерыв мать прибежала, в чугунке щей принесла. А я с голодухи так уморился, что сплю на том ящике. Толкает она меня, а я проснуться не могу. Чувствую только, как горячие щи хорошо пахнут. И еще сон вижу, будто щи хлебаю. Все ем и ем, а голод не проходит… Нынче вот на пенсию пошел, а сон тот по ночам часто вижу.

Продолжение следует...

АНАТОЛИЙ СТОЛЯРОВ,

ЧЛЕН СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ РОССИИ