Военный вертолет, гремя винтами, сел рядом с моим домом, на пустыре. Большая звенящая машина в пятнах камуфляжа, на борту эмблема — орел, несущий в когтях спускаемый космический аппарат. Я шагнул в черный овал двери, и тотчас… обвальный грохот винтов, рывок вверх… разворот — курс на Пластовские леса.

В салоне пехотный капитан, солдаты в потасканной «хэбэшной» форме, в руках у них рабочие рукавицы.

— Вы куда, ребята?

— На пожар… Говорят, там леса здорово пылают!

Все правильно, мне с ними.

…Полчаса грохочем над обмелевшим Уем, над выжженными солнцем полями. К западу желтеющие колки все чаще, они смыкаются с хвойными посадками и переходят в сплошной лес.

— Вон там, смотрите!

Мы кинулись к окнам.

Сизые хвостатые дымы выползали из сосновых чащ, лениво свивались в грозное марево. Еще немного летим над цепью озерков, потом идем на снижение, скользим вдоль рябиновой пади. Вот оно! Гривастые языки пламени ненасытно жрут молодой сосняк и несутся, несутся в чащобах неукротимым оранжевым зверем. По большой поляне тревожно мечутся лоси. В какую сторону кинуться? Куда бежать? Адский жар раскручивает стремительные вихри, и обезумевшие животные совсем потерялись.

Вот к кромке поля ползет рваный низовой пал.

Здесь и сели. Офицер и солдаты покидают вертолет, берут с собой лишь термос с питьевой водой. А больше и брать нечего — ни пил, ни топоров, ни лопат, ни багров.

— А тушить чем будете?

— Не знаем…, — растерянно мнутся солдаты.

— Держаться вместе! Пламя сбивать ветками! — командует капитан. — В пекло не соваться!

Как‑то сиротливо мы оставляем их ни с чем, один на один с не знающим пощады врагом и снова ввинчиваемся под облака. Идти над огнем крайне опасно, в горячем воздухе машина резко теряет тягу и может рухнуть на землю.

Крохотные лесные кордоны на несколько семей. Они вкруговую опаханы, дома и сараи пусты, окна наглухо закрыты ставнями, ни людей, ни скота — все эвакуированы еще ночью. Факелами вспыхивают копны сена, после них остается пепел, похожий на снег, да обугленные стожары.

Пласт. Неподалеку от здания мэрии, на выбитом футбольном поле садимся в громе и пыльной буре. Сломя голову, несутся прочь козы, ветер от винта разбрасывает ошалевших кур, восторженно орут мальчишки, а к вертолету, накинув на головы пиджаки, спешат сквозь рев и пыль местные власти, с ними главный лесничий Челябинского управления лесами В. В. Прокопов. Собственными глазами они должны «…оценить размер бедствия, скоординировать усилия, выработать стратегию борьбы с огненной стихией» (а мне почему‑то вспомнились те бедные солдатики… без координации и стратегии они ветками крушат пламя, и не дай Бог, если мальчишки попадут в огневое кольцо… Помощи им ждать неоткуда…).

…И снова долгий полет над лесным морем. Долгий, потому что пожар огромен. Горят «красные» леса из столетней строевой мачтовой сосны, горят березняки и осинники, горят густые хвойные посадки, горят ольшаники и луговины. Сверху считаю очаги. На четвертом десятке сбиваюсь… Кажется, что горит все — от горизонта до горизонта. Но таков коварный нрав огня. Он то уходит к земле и, невидимый ползет по траве и хвойному опаду, то, взрываясь пунцовым одеялом, вырывается наверх и, разогнанный ветром, несется по соснам со скоростью курьерского поезда. Уйти, спастись от такого зверя практически невозможно.

Через плечо заглядываю в карту главного лесничего. Его карандаш скрупулезно отмечает границы огня. Сколько квадратов попало за грифельную черту? Около ста. В каждом квадрате сто гектаров леса. Итого: выгорает 10000 гектаров! Говорят, такого на Южном Урале не припомнят.

У Кокорина кордона покидаю вертолет и сажусь в лесхозовский трехосный грузовик. Он спешит на помощь тем самым солдатикам, что прилетели со мной из Троицка. В кабине — глава Кособродской сельской администрации Ю. Н. Кулаев. Он рассказывает:

— Пожар начался ночью от села Степного. При сильном ветре он моментально превратился в верховой, скорость распространения огня местами достигала ста километров в час. Первыми почуяли беду домашние животные: заметались коровы, подняли крик гуси, завыли собаки… Проснулись люди, началась паника в Каменной и Боровой Санарке. Людей, конечно, можно понять: ураганный ветер, запах гари, багровое зарево, а лес подступает к деревням со всех сторон вплотную. Выбежали на улицу, вынесли самое ценное, выгнали скот, залили водой все ведра, бочки и корыта, кое‑кто стали заранее поливать стены и крыши… Дети ревут, причитают женщины. Не растерялся директор СХП Н. С. Питин. Начал поднимать мужиков, собирать в кулак технику. Изучили карту, выслали трактора с плугами в наиболее угрожаемые точки…

Страшной была та первая ночь. Страшной, потому что не знали, откуда в первую очередь ждать несчастья. Гул ближних пожарищ, кровавые сполохи на низких тучах, самое главное — горючего в обрез. Сливали из автомашины в машину, из трактора в трактор, несли из домов… Примчались кто на чем полуголые мужики из окрестных сел.

В первую очередь сообща пустили быстроходные «Кировцы», навесили им восьмикорпусные плуги. Только и сказали мужикам на прощание: «Остерегайтесь, ребята! Не лезьте в полымя…». Бабы в голос запричитали, ведь в самый настоящий бой идут их мужья и дети! В таком бою в плен не берут…

…Очень страшно оказаться среди ночи один на один с огнем.

Из последних сил ревет надорванный мотор, тот, что еще вчера из остатних запчастей собирали скопом. Свет сильных фар не пробивает дыма. Рвутся на корнях деревьев и отлетают, как картонные, стальные лемеха, гнет и корежит, казалось, жесткую раму, а «Кировцы» идут только вперед, как танки, оставляя за собой широкую полосу поднятой земли. И очень боялись трактористы в тот миг. Не за себя — за оставленные среди ночи свои семьи… Только вперед, потому что задний ход с плугами невозможен.

Вспыхивали бенгальскими свечами столетние сосны, взрывались и летели тысячами головней в темноту, в пересушенное чрево старого леса. И огонь расползался обвалом, пожирая живое пространство, словно бы наступил последний день мира.

И все‑таки победили! Поставили заслон огню, опахали тремя следами Боровую и Каменную Санарку. Потом рванули к кордонам.

В полночь на обезлюдевшем лесном кордоне Кокорин стало плохо с сердцем леснику Олегу Гладышеву, не смогшему покинуть дом. От только и успел сказать несколько слов по рации…

К нему сквозь гарь и треск падающих деревьев пробилась «скорая помощь» из села Целинного, за ней по пятам шла на случай пожарная машина с полным расчетом.

— Вы — герои! — скажут им потом.

— Да нет, мы просто работали и тоже… очень боялись!

…С надрывом ползет тягач по узкой задымленной просеке. Нам здесь делать нечего, слева и справа гарь, пожар ушел. Когда мотор глохнет, могильная тишина звенит в ушах, обугленные стволы черными пиками смотрят в закопченное небо. Вполголоса, как на людском погосте говорят лесники:

— Какой же тут был вишенник!

— От моих покосов ничегошеньки не осталось…

— А вот здесь еще вчера на галечник глухари слетались…

111‑й квартал. Низовой пал. Багряные папоротники, корчась, умирают в багряном пламени. Сразу и не разберешь, где что…

Мы сыплемся из кузова и длинными ветками разбиваем огонь. Дальше он не пройдет.

А в соседнем квартале как‑то странно горят столетние сосны. Огонь теплится под самыми корнями. Его почему‑то втягивает внутрь ствола, и он исчезает насовсем, чтобы вдруг вырваться у вершин разрозненными синими огоньками.

— Внутри каждого такого дерева морозобоина или нездоровая середка, — объясняет молодой директор Чесменского лесхоза С. Трофимчук. — В них, как в трубах возникает сильная тяга, горение идет быстро и скрытно… Все назад! — вдруг командует он, не успев договорить.

Мы в недоумении отбегаем.

Сосна как сосна. Высоченная и зеленая, на вид совершенно здоровая, она через несколько секунд начинает клониться и в тот же миг… грохается оземь, взрывается лавиной огней, стреляет горящими шишками. Та самая сосна, с горением внутри.

У Сергея опаленное измученное лицо, сбросив ранцевый опрыскиватель, он перематывает кровавые портянки. Одним из первых директор Чесменского лесхоза примчался сюда на помощь соседям. И двое суток не спит. Уж так получилось, что его белая «Нива» стала настоящим штабом на колесах в восточной, наиболее опасной части гигантского пожарища. Сюда по рации стекаются сообщения из других очагов, здесь изучается обстановка и принимаются решения.

Вот снова щелкнула и загнусавила рация.

— Я — «Лагуна-10»… Ишукова по радио обещала к концу дня усиление ветра с северо-запада. Передайте…

Значит, опять до предела обострится обстановка. Хватит ли людей и техники, чтобы встать на пути огня? В наушниках новые позывные… На юге, западе и севере тоже командуют, там тоже нелегко, пекло расползается, и, яростно обороняясь, пятятся люди.

Из осинника вышел лесник в прожженной форменной фуражке:

— Мужики, что мне с ними делать? Я их гоню, а они от меня не отходят…

В десятке метров от лесника следуют по его пятам две дрожащие косули, уже больше часа они жмутся к человеку…

К вечеру подвезли обед. Мы сидели на жухлой траве, ломали руками горячий хлеб, жевали колбасу и холодную тушенку. Ветер и впрямь усилился. Глухим набатом гудели вершины сосен и кружил, все кружил скорбной метелью сизый и частый пепел.