После войны той, уже далёкой для нас, которая закончилась в 1945 году, меня ещё не было, но долгое время её отголоски были и видны, и слышны нашим родителям, а значит в них попали и мы.
Я часто слышала, как подруги мамины плакали, что у многих не было детей. Я ещё мала была и не понимала, а почему нет? Пусть будут, жалко что-ли, кто им не даёт.
Помню тётя Нина Новикова (мамина сестра двоюродная) всё мать ругала, что она меня обижает.
- Людка, пойдёшь к нам жить, мы тебе каждый день петушки на палочке покупать будем. И хитро так смотрит.
- Нет я лучше к бабе с дедом убегу. Тоже с хитринкой ей отвечаю. Правда в гости к ним я часто хаживала и отца тёти Нины, дедушку Васю любила, он моей бабушки Сани брат родной, тоже радовался, когда я приходила.
А мать ко мне и правда была строга, но я была та ещё звёздочка! По всему селу у нас родня, как дед старый говорил:
- Куды палку не брось, в Игуменщевых попадёшь.
Это точно, до сих пор в нашей Бобровке очень много родни.
Хотя сейчас и близко не узнать село наше: разрослось, около пяти тысяч душ. А тогда ну если было пятьсот человек, то хорошо.
Вот я и гуляла по всей родне, то там погощу, то здесь, кругом привечали. А бабы, конечно, хотели и детей и мужа, да особо где их найти после войны, ещё не подросли пацаны.
Один хромой Пётр на целую улицу баб. И вдовы и разведёнки, да и молодёжь тоже. Песни пели, на вечёрки ходили, да по ночам в подушку ревели, что судьба у них такая. А маманю мою девки уважали, она в войну на Магнитогорском металлургическом комбинате им товарища Сталина два года и десять месяцев отработала - могилы для убитых и умерших раненных копали.
Там и ноги чуть не потеряла, отморозила и в госпитале лежала три месяца, потом домой привезли и год ещё лечили наши бабушки. Замуж вышла, но не сошлись характером, как говорят, но вот чудо рыжее родила.
И я росла себе потихоньку, личиком пошла в отца: конопатая, ужас, волос рыжий. Правда стройная, голубоглазая, но языкастая, за что и попадало часто от матери и в школе от учителей. Да и с пацанами дралась, себя и девчат в обиду не давала.
Когда в школу пошла - форму купили сатиновую почти до пола. Баба Саня мне её подшила, чтобы я не запуталась.
Сумку сшили тоже из сатина с розами и это чистая правда. Тогда все почти так жили перебивались, а мать сказала:
- Вот, думаю, на пять лет тебе этой формы хватит, а там видно будет.
Ну так и было, подол потом распустили, на локтях заплаты бабушка аккуратно пришила и в боках расставили. Многие ещё хуже были одеты и обувь была одна на двоих.
Теперь, вспоминая, смотришь на молодёжь, обесценилась жизнь, жируют и бесятся, не понимая к чему всё это.
А теперь о Золушке. Я росла, дома приходилось делать всё нам, ребятне. И огород полоть, поливать, хозяйство — куры, утки, индюки, которые щипали до крови ноги, козы - у кого что было. А родители работали и никто не жаловался, всем было трудно, но мы знали, что это и как оно достаётся.
Я взрослела, веснушки мои пропадали, крем купила от них.
Закончила Торговый в Кургане, домой приехала покрашенная в белый цвет, мне очень шло быть блондинкой - глазки сияли, ресницы подкрасила, благо они были длинные и свои. Фигура ладненькая. А когда пошла работать в магазин, многие меня не узнавали…
Вот и получается, была я Золушкой. Сейчас уже возраст за семьдесят лет, но почему-то кажется, что я ещё та девочка, у которой всё ещё впереди.
Понятно, что дети и внуки уже подтверждают о том, что возраст велик. Но солнце светит, весна на пороге, а значит - всё будет хорошо! Жизнь неповторимая, прекрасное состояние души, как хорошо, что это ТАК!
Пусть каждая девчонка думает о Золушке, а сама становится другой...
Людмила Куковенкова
Другие рассказы Троицких писателей здесь
Троицкая афиша
