Главная  |  Новости  |  Газета «Регион»  |  Троицкий Вестник  |  Архив газет  |  Реклама  |  Контакты  |  Объявления  |  Правила

Власть      Экономика      ЧП      Спорт      Культура      Здоровье      Образование       Социум      История      Рассказы троицких писателей      Видео

Штурмовики

Летчик-штурмовик, Герой Советского Союза Василий Емельяненко и челябинка техник-оружейник Тамара Зубарева воевали в одной воздушной дивизии. Об огненных воздушных дорогах штурмовиков рассказал в своей художественно-документальной повести В. Б. Емельяненко.
 

Штурмовики

  

Предлагаемый очерк составлен по воспоминаниям кавалера орденов Красной Звезды, Отечественной войны, старшего сержанта запаса Т. И. Зубаревой (ныне Твороговой), моей родной тетки.

Приказано подрасти

— А ну, марш отседова! — грозно скомандовал офицер военкомата и недвусмысленно посмотрел на дверь кабинета. Потом, чуть смягчившись, добавил. — Ну, право же, идите и подрастите, товарищи школьницы…

Тома и Оля оскорбленно вылетели в коридор, хотели напоследок покрепче дверью хлобыснуть, но высокая тяжеленная дверь даже не дошла до косяка.

В какую дверь кинуться еще? В ту, что налево или направо? За морем голов не видно табличек… И что оскорбило их? Это явно нарочитое «отседова»? Насмешливое постукивание коротких пальцев по крышке орехового портсигара? Или такое дурацкое: «товарищи школьницы»?

Они стояли, оттесненные в угол перед большим трюмо. С потускневшего старинного зеркала смотрели на них две совершенно не героического вида девчонки, две обыкновенные ученицы из школы № 11 Челябинска. А, может, внешность ни при чем, может, их выдал учебник алгебры, что Тамара держала под мышкой? Оля зло кусала губу, Тома терла кулачком глаза и готова была разрыдаться. На фронт их не брали: «Подрастите…» Они, конечно, подрастут, но ведь так может и война без них кончиться!

Чтобы быстрее подрасти, они стали ампульщицами на фармацевтическом заводе. Чуть ли не каждый день заглядывали в отдел кадров: не пришла ли из военкомата разнарядка на комсомольцев?
Весной 1942 года разнарядка пришла… на лучшую ампульщицу Ольгу Ефремову. Тамара в слезы: «Разве я хуже работаю?» В военкомате объяснили, что ее работа ни при чем, просто Ольге восемнадцать, Тамара Зубарева — годом младше.

…Их призвали в один день.

Где‑то за бараками Переселенки ворочался и молодо гремел майский гром, теплый дождь сыпал часто-часто, остро пахло креозотом и новой тополиной листвой. Дощатый перрон медленно тянулся назад, на нем вздыхал духовой оркестр и оставались женщины. Кто‑то украдкой крестил эшелон, кто‑то вытирал на лице то ли дождь, то ли слезы, кто‑то бодро говорил в толпе:

— Ты гляди‑ка, дождь на дорогу! Это же хорошая примета!

Ехали трудно, длинно — через тревожную, развороченную войной страну. Кормили раз в сутки. На каком‑нибудь полустанке грохала дверь, два красноармейца вталкивали в теплушку термосы с кашей:

— А ну, угощайся, девчата!

И снова размеренная дробь стыков. На нарах обжились по‑домашнему. Головы мыли под дождем на ходу, лишь кто‑нибудь из подруг, чтобы не вывалиться, подстраховывал сзади. И очень торопились:

— Уу-у, опять красный светофор…
— Ура! Зеленый!!!

И пели:

Наш паровоз, вперед лети!
На фронте остановки.
Другого нет у нас пути,
В руках у нас винтовки!

Винтовок у них не было. И одежда была самая, что ни есть, штатская.

В Махачкале состав будто приварили к рельсам. Они долго смотрели в неправдоподобно большое небо, пока вдруг кто‑то не догадался:

— Так ведь это же море!

Оглядываясь на состав, с остановившимися сердцами, они бежали к неподвижной воде… Машинист паровоза смахивал невольные слезы и нехотя давал гудки, так счастливо смеялись вымокшие расшалившиеся девчонки.

В селе Советашен (близ Еревана) их встретили по‑русски:

— Вы чего, девки, спятили совсем? На фронт? Станете воевать?
Отвечали задиристо:
— Еще как станем!

Но до их настоящей войны было еще не близко. После бани им выдали форму — светло-желтые гимнастерки и галифе… иранского производства, обмотки и ворох ботинок одинакового… 45‑го размера, пошитых в Сызрани.

В учебных классах 49‑й ШМАС (школы младших авиационных специалистов), где они прилежно зубрили устав, изучали самолетное вооружение, приборы и электрооборудование, коротко подстриженные девушки еще походили на «товарищей бойцов». Но на плацу во время строевой подготовки…

Особенно донимали эти дурацкие ботинки. Они сами по себе делали, что хотели: то цеплялись друг за друга, то вдруг оставались сзади, то вдруг улетали вперед. Их пробовали обмануть: кто подматывал на ноги простыни, кто привязывал их обмотками к голеням, кто правый ботинок обувал на левую ногу, левый — на правую, так, говорили, они лучше держались.

Заедали москиты. Укусы расчесывали до корост, мучили судороги и высокая температура. Первой умерла Нюся, балагур и хохотушка, которая любила повторять: «Крепче нас, уральцев, нету. Мы всех чертей переживем!» Потом умерли Валя, Надя…

Но вот позади ШМАС, впереди 4‑я воздушная армия. Наконец‑то настоящая боевая работа, наконец‑то — фронт!

«Чему смеетесь, черти?»

Командир 7‑го гвардейского Севастопольского авиационно-штурмового полка Михаил Яковлевич Хашпер молча ходил по КП. Четыре шага из угла в угол маленькой украинской хатки.

За низеньким оконцем — серое февральское небо, прижавшееся к земле, гул авиационных моторов, а здесь вот, в горнице, жарко натоплено, на чисто беленых стенах цветут нарисованные мальвы. Две девушки — два подростка в нелепой военной форме — застыли навытяжку, только глаза — зырк-зырк, вслед за командиром.

«Ты гляди‑ка, — рассуждал про себя майор, — дипломированные мастера по электрооборудованию, оружейницы. Работы для них, конечно, невпроворот, но ведь еще почти дети…»

А сам уже думал о другом: «Ту землянку, что попросторнее, надо будет освободить для девчат — раз. Поставить в ней дополнительную печь — два. Раздобыть корыто (как‑никак женщины) — три, да и утюг заодним не забыть (есть тут паровой на примете) — четыре. Обмундировать — пять…»

Командир перешел на мелкий шаг, озабоченно загибал пальцы. Офицеры улыбались. А Тамара Зубарева чуть заметно переступала в ботинках. Оба ботинка были 45‑го размера, оба — на одну ногу, и девушка надела их прямо на модельные туфельки «Скороход» 35‑го размера.

— Чему смеетесь‑то, черти? — вдруг сердито сказал майор офицерам. — Одежонка непутевая? Ну и что из того? Гордиться надо девушками. Они к нам, мужикам, на фронт приехали помогать с врагом биться. А форма — дело поправимое. Так их оденем, что и не узнаете, еще, черти, наперебой ухаживать начнете!

…Нещадно сек морозный ветер, замешанный на песке и ледяной крошке, горбатые серо-зеленые машины со звоном ввинчивались в небо, и тогда окоченевшие оружейницы могли хоть ненадолго погреть под мышками телогреек ознобленные руки. Сколько вот так протекало минут тревожного забвения? Где‑то совсем неподалеку шла тяжелая огневая работа…

— Тамара, гляди! Твой идет! А моя «пятерка»… странно, как‑то боком тянет…

— А моя «десятка», сообщили, на вынужденной, ладно хоть за своими окопами сел.

Они не садились, падали на землю из поднебесья ощетинившиеся, опаленные огнем вчерашние мальчики, расстреляв до единого патрона весь боекомплект. Иногда только с помощью «святого духа» дотягивали до аэродрома. И, слава Богу, если возвращались все.

Тогда для девушек снова начиналась работа. Пока механики «штопали» двигатель, фюзеляж и крылья, они укладывали в ящики ленты со снарядами и патронами к пушкам и пулеметам, подвешивали к плоскостям реактивные снаряды, крепили в бомболюках 100‑килограммовые бомбы. И снова «илы», не успев остыть, рвали небо, и снова в шлемофонах взрывались слова:

— Прикрой, атакую!
— Коля! Слева «мессеры»!
— Прощайте, мужики, фонарь заклинило! Падаю…

И они падали. Если машина слушалась рулей — на железнодорожные составы, на колонны танков, на мосты и переправы. Не все из них награждены, не о всех сразу узнали, не о всех вспомнили журналисты и писатели.

Первым делом самолеты…

— Сестренки, сделайте чудо, — просили летчики.

Как из расстрелянной в воздухе металлической птицы, из этой груды металлолома, чудом дотянувшей до родного аэродрома, вновь воскресить грозную боевую машину — «черную смерть», как называли ее фашисты? И не при чем здесь умопомрачающая тягучая усталость, ни при чем обмороженные пальцы, ни при чем, что после мытья не успели просушить волосы у «буржуйки», и вот теперь, покрывшись ледяной коростой, они ломаются как пересохшие спички.

Девушки-прибористки, электрики, оружейницы вместе с механиками «делали чудо» едва ли не каждый день, все они были обыкновенными солдатами.

В полку было два типа штурмовиков — одно- и двухместные. Как ни грозны были одноместные «ИЛы» для наземной живой силы и техники, в воздухе, не прикрытые с хвоста, он нередко становились легкой добычей «мессершмитов». Двухместные были значительно лучше защищены от вражеских истребителей, хвосты таких штурмовиков прикрывали огнем пушек воздушные стрелки.

И все же летчики предпочитали одноместные машины, потому что из‑за недостаточного броневого прикрытия задней кабины двухместные штурмовики часто возвращались из боя с убитыми или ранеными стрелками. Пилоты считали, что легче погибнуть самому, чем принять смерть друга, прикрывавшего собой тебя и машину. За гашетками задней пушки «Ила» погибла и подруга Тамары оружейница Саша Чуприна.

И все же, как ни тяжки были потери, как ни жестока война, она была их жизнью, их судьбой.

…Тамару Зубареву прозвали Пончиком не за пухленькие, совсем детские щеки. Как‑то один из молодых офицеров, то ли невзначай, то ли желая показаться, заявил при всех, что из личного оружия он стреляет, как бог.

— Но хуже меня, — не моргнув глазом, поправила его Тамара.

Пари было жестким. Три выстрела. И все три пули из Тамариного пистолета легли в «десятку». У офицера — одна в «молоке». А в обед пилоты злились на опрометчивость товарища, все пончики со стола летного состава перекочевали в скромную солдатскую столовую оружейниц.

— Решил, с кем тягаться! Пацан! Она же еще в школе стала Ворошиловским стрелком…

Впрочем, чемпионские лавры оружейницы горячили не только сердца молодых пилотов, но и признанных мастеров воздушного боя. Наверное, потому еще один пилот, отменный стрелок, снова вызвал рискнуть сержанта Тамару на поединок и… опять оставил летчиков без лакомого блюда. Попытки поправить мужской авторитет были прекращены как безнадежные, а Тамара стала… Пончиком.

А вечером? Если все в этот день были живы, если все на своих крыльях возвращались домой, если машины были целы, проверены, заправлены, то можно было час-другой урвать у сна — для танцев. И ни при чем смертельная усталость, ни при чем обмороженные руки. Война войной, но ведь она была еще и их молодостью.

Небо в огне

Старшего лейтенанта Михаила Шатова перевели из истребительного полка в штурмовой. В наказание за то, что слишком дерзко летал. Боялись, что этот голубоглазый невысокого ростика мальчишка просто так ни за что ни про что — свернет себе шею. Мол, штурмовик — не истребитель, машина тяжелая и серьезная, и скорость меньше, — такая любого пацана остепенит.

Но старший лейтенант особенно не переживал. Попробовал штурмовик в полете, а на земле похлопал машину по зеленому боку:

— Ничего! Ты — горбатый, а я — шустрый. Будем летать, как истребители.

И летал. Такое на «ИЛе» выделывал, что даже привычные ко всему асы-штурмовики не верили собственным глазам: заставлял и себя, и машину работать на пределе и… переходить предел. Он был непредсказуем. Эта черта выводила его из самых гробовых ситуаций. Странно было видеть «шатовскую» машину, побывавшую у черта в зубах, — и ни пробоины, ни царапины! Еще более странным был хохочущий белокурый офицерик (как с картинки!), вернувшийся почти с того света.

Майора М. Я. Хашпера тоже считали заговоренным. Не проходило ни одного дня, чтобы он не поднимал свой штурмовик в воздух. Зачем он ходил на боевые задания, ведь у командира авиаштурмового полка и на земле дел невпроворот? Еще посмотреть, где он нужнее…

Михаил Яковлевич не мог ответить на этот вопрос. Высокий и смуглый, он согласно покачивал головою, выпуклые еврейские глаза его извиняюще извинялись. Но, получая новое задание, вместе со всеми прокладывал маршрут и вел на цель звено или эскадрилью. Слаженно работала эта группа под неусыпным командирским оком: непременно поражала цель и без потерь возвращалась из зенитного огня, умело держала оборону против «мессершмитов».

Да, он пуще глаза стерег своих крылатых гвардейцев. Но когда требовалось, шел ради дела на немалый риск. Отцовская оглядка, взвешенный расчет сочетались в нем с отвагой и безудержной удалью — свойствами, которых было через край у его дерзких «птенцов».

Ну, как, к примеру, быть, когда фронт рывком продвинулся далеко на запад, и вот теперь ему так нужна мощная огневая поддержка штурмовиков? Конечно, машины можно перебросить немедля. А как быть с механиками, оружейниками, прибористами, без тех, кого именуют тылом полка, без которых полк — не полк? Сказали: «Поручите Хашперу, у него голова светлая еврейская, она хорошо скумекает…»

Итак, как за одну перебазировку, за один перелет сохранить полную боеспособность полка?

Хашпер «скумекал». На место воздушного стрелка посадили самого рослого. В один из четырех бомболюков «ИЛа» сложили необходимые запчасти, в три оставшихся — всех, кто пониже ростом: механика, оружейницу, стрелка — так загрузили каждый штурмовик. И… всем полком в воздух, к линии фронта.

Для сержанта Тамары бомболюк оказался в самую пору. Правда, в щели слепило солнце, отчаянно сквозило, и голова раскалывалась от рева мотора: не помогали ни вата в ушах, ни наглухо застегнутые шлемы.

Пилот Тамариного штурмовика был не облетанный, три раза заходил на взлетно-посадочную полосу. На четвертый раз сел‑таки… в огороде, снеся по пути сарайку с курами.

— Вывались мы из бомболюков, — рассказывает Тамара Ивановна, — и лежим себе среди подсолнухов. Небо — как голубая пропасть, и мертвая тишина от заглохшего двигателя. Только летчик на крыле матерится: мол, чего это тут сараек на пути понастроили… Помню, это был день моего рождения — 29 мая.

…Пушечный снаряд настиг майора Кашпера на бреющем полете. Ранней весной над свинцовой водой Керченского пролива. Рассказывают, в последнюю секунду он прикрыл своей машиной какого‑то растерявшегося в воздухе юнца. Штурмовик майора упал в воду и затонул. 

Спасательный жилет долго держал пилота на плаву, в ледяной воде. Его подобрали случайно. Сильнейшая простуда подорвала здоровье аса-штурмовика, и он больше не смог летать. Такова судьба комполка М. Я. Хашпера, летчика от бога и настоящего человека.

…Все попытки стать стрелком были для сержанта Зубаревой безуспешными. Девушек берегли и больше не пускали в небо. Впрочем, однажды Тамаре повезло. Главный инженер полка подполковник Тучин уступил ее настойчивым просьбам и взял сержанта вторым членом экипажа для проведения хронометража полета молодых летчиков.

Он беспрерывно маневрировал, клал машину то на одну, то на другую плоскость, срывался в пикирование.

— Ну, как, Тамара?
— Нормально…
— Где полк?
— Слева.
— А переправа?
— Позади.
— Ну и вестибулярный аппарат у тебя! Прирожденная летчица!

Их работу прервало потрескивание в шлемофонах:

— Горбатый! Горбатый, справа «мессер»!

Вот он — вражеский истребитель, готовящийся к атаке: белый крест на поджаром фюзеляже, желтые тупые консоли крыльев… Не новичок, заходит, прикрываясь солнцем, чуть выше и сзади…
— Стреляй, Тамара! — прорычал в наушниках Тучин. — Бей гада!

«Не знаю, что отпугнуло тогда фашиста, — рассказывала потом Тамара, — то ли мой кулак, которым я вначале трясла изо всех сил, забыв про пушку, то ли потом бешеное вращение пушки в турели. «Мессер» не стал атаковать, а лишь выпустил с дальней дистанции длинные очереди из пулеметов-«эрликонов».

Когда штурмовик Тучина коснулся земли аэродрома, механик самолета не увидел в задней кабине головы девушки:

— Беда! Тамару убило!

Нет, ее не убило и не ранило даже. Просто Тамара нагнулась в кабине, расстегивая ремни.

Пальма, Болтик, Дутик и другие

Пальма была обыкновенной рыжей дворнягой, совершенно случайно приблудившейся к столовой летного состава. С первого же дня ее появления шефство над бездомной собакой взял чуть ли не весь гвардейский авиационный полк, но рыжая была предана одному — воздушному стрелку сержанту Николаю Наумову, тому, кто первым приласкал изголодавшуюся собаку. Среди остальных выделяла еще командира экипажа летчика Папова, стрелка Наумова.

Каждый раз она шла с экипажем до командного пункта, где летчик и стрелок получали задание. Потом провожала их на аэродром, но на взлетно-посадочную полосу, где запрещалось находиться посторонним, не лезла. Пока Наумов и Папов занимали свои места в самолете, она сидела поодаль и негромко взлаивала, помахивая кралькой хвоста.

Штурмовик уходил в небо, а собака — ни с места, терпеливо ждала его возвращения. Она узнавала его на снижении, когда «ИЛ», опустив закрылки, шел на посадку, и Пальма, устремив на машину коричневые глазки, с привизгом лаяла, затевала веселую кутерьму.

Наумов и Папов шли в столовую, а рыжая бежала рядом, и вся она от остренькой мордочки до кончика хвоста светилась гордостью и неимоверным счастьем.

А осенью Пальма принесла двух щенят, две крошечные черные варежки. Вся разница‑то: у одного — беленькие лапки, у другого — кончик хвоста. И имена им придумали на свой авиационный лад. Того, что с беленькими лапками, нарекли Болтиком, того, что с беленьким хвостиком — Дутиком («дутик» — маленькое резиновое колесо на хвосте «Ила»). На Болтика заявил свои права летчик Константин Аверьянов (впоследствии Герой Советского Союза), на Дутика претендовали техники, оружейницы, но пока те спорили, щенка втихую увели летчики-истребители.

Болтик тоже стал «штурмовиком». Сначала он ходил на задания под комбинезоном капитана Аверьянова. Поскуливал, повизгивал, когда штурмовик срывался в пике.

— Тихо, Болтик, веди себя прилично. Мы же с тобой работаем, — говорил летчик и сбрасывал бомбы, «эрэсы», бил из пушек и пулеметов.

Странным образом успокаивающе действовали на щенка эти слова, и он засыпал под натуженный рев мотора, под лай пушек и пулеметное бормотание. Немного погодя, когда Болтик подрос, место в ногах, в тесной кабине пилота он считал самым надежным и уютным. Так и воевали они до победы.

У Пальмы судьба сложилась иначе. Однажды, завидев снижающийся штурмовик Наумова, она вдруг завыла. Иссеченного осколками сержанта извлекли из кабины стрелка и повезли в лазарет. Следом за санитарной машиной стремглав летела рыжая собака.

…Вечером Николая Наумова хоронили. Тихо шли за гробом. Сыпало дождиком серенькое небо. А сзади, чуть поотстав и сгорбившись, брела рыжая собака.

С того самого вечера Пальму потеряли. Ее искали несколько дней и нашли… мертвую на могиле сержанта Наумова. Там ее и похоронили. Как солдата.

На юбилей Победы старший сержант запаса Тамара Ивановна Зубарева (ныне Творогова) вместе с боевыми подругами приехала в хутор Трактовый (что под Керчью). А где же могила Николая Наумова? Одно лишь хлебное поле… Как же так? Но старожилы-хуторяне поведали, что останки воинов перезахоронили над лиманом, на берегу Керченского пролива. Теперь там высоченный обелиск пронзает южное небо. И вот что странно: рядом с одной солдатской могилой обнаружили скелет небольшой собаки. Откуда она тут? Подумали, подумали и тоже погребли в братской могиле под обелиском.

Анатолий Столяров, член Союза писателей России

0
Поделиться новостью с друзьями:



Метки:

Добавление комментария

Уважаемые посетители!

На нашем сайте вы можете не только читать новости, но и публиковать свои. Приглашаем школы, учреждения культуры и простых посетителей размещать свои материалы.
Как разместить свою статью на сайте можете узнать здесь

Имя:*
E-Mail:
Комментарий:
Вопрос:
Название улицы между улицами "Гагарина" и "Ленина"
Ответ:*
Введите код: *


Сообщение для редакции


Ваше имя:
e-mail:
Текст сообщения:

Отправить


Оформить заявку на рекламу можно здесь


Архив новостей

 

В виде календаря

«    Март 2024    »
ПнВтСрЧтПтСбВс
 123
45678910
11121314151617
18192021222324
25262728293031

В виде списка

Март 2024 (97)
Февраль 2024 (96)
Январь 2024 (73)
Декабрь 2023 (99)
Ноябрь 2023 (98)
Октябрь 2023 (80)
 
Подробнее...


Троицкая афиша

 

Кто сейчас онлайн?

Всего на сайте: 62
Пользователей: 2
Гостей: 60
amichael Dmitry74

Мы "Вконтакте"

 

Мы в OK.RU