Мама чистит картошку, у нее усталые, но очень красивые руки, тонкая картофельная стружка вьется и вьется. Мама экономит, а я все думаю.

— О чем думаешь, Толенька? — спросила она.

Я рассказал о богатых и бедных, о том, как наш вождь Ленин сделал всех равными, но я хочу так написать, чтобы было не похоже на других.

Мама задумалась.

— А зачем делать «равными»? — она бросила очищенную картофелину в воду. — Если ты — бездельник, будешь бедным, а если у тебя есть рабочие руки, и ты хочешь работать, то никогда бедным не станешь.

— А голодающие в Поволжье? — возмущаюсь я. — Которым все помогали?

— Про Поволжье мне неведомо. У нас в деревне не было голодающих, и не могло быть, потому что все работали, — говорила она, не переставая чистить картошку, — а вот насчет помощи… это правда, было.

…По ее рассказу я написал сочинение. Помню, я тогда жестоко рыдал, потому что Прасковья Ивановна, прочитав мое сочинение, вдруг побледнев, на моих глазах разорвала его на клочки, сказала, чтобы я о нем никому не говорил. Потом прижала мою лысую голову к груди, прошептала: «Все правильно…». А в дневнике за уничтоженное сочинение я вдруг увидел жирную «пятерку», выведенную красным карандашом учительницы.

…Уже после смерти мамы в 1992‑м году я неожиданно нашел черновик моего сочинения в мамином потертом «редикюльчике», в котором она хранила самое заветное: наши метрики, фото, письма с фронта братьев и сестры.

Вот оно, написанное фиолетовыми чернилами ученической ручкой, пожелтевшее, потертое на изгибах… Приведу дословно свое сочинение с небольшими правками. Потому что нельзя было разглядеть некоторые предложения.

«Моя мама родилась в деревне Косулино Курганской области. Деревня находилась на левом берегу реки Миасс, а напротив, на правом берегу, высилось село Белоярка. В нем было более 600 дворов с большими семьями, и все трудились, да так, что зерном и мясом кормили чуть ли не половину города Челябинска.

Правда, в Косулино жили две бедных семьи — Паши (Поши) Безрукова и Вовки Пьяных. Почему они были бедные? Потому что не хотели работать. Поша день-деньской сидел на берегу Миасса с удочкой. Начинается пахота, Поше говорят: «Самое время пахать», — а Поша: «А у меня самый клев начинается». Или: «Поша, сеять надо». А он: «Сейчас рыба-красноперка пойдет». И так — целое лето напролет: то клев, то икромет. Вовка — тот оправдывал свою фамилию, потому что пил. Пил в деревне, в селе, а потом переместился в Челябинск, куда ездил на паровозе. Там он ходил по пивным и слушал всяких смутьянов.

Когда заканчивалась крестьянская страда, был сход в Косулино. У Поши — восемь детей, у Вовки — девять. Завтра зима, а чем кормить их детей?

Сход постановлял: с каждого из дворов: столько‑то пшеницы, столько‑то мяса, столько‑то масла и сметаны, столько‑то…

Так и жили до самой революции и в революцию: пахали, сеяли, собирали урожай. Поша и Вовка куда‑то исчезли. Потом появились в кожанках, с револьверами на ремешках и папками под мышкой. Но почему‑то — босые. И тут же оделись, разули двух мужиков-односельчан в хромовых сапогах. «Мы, говорят, раскулачим вас, вашу кулацкую масть!».

И пошло-поехало в тихом Косулино. Они выгнали из большого красивого дома многодетную семью и устроили в нем сельсовет. В сельсовете они пили самогон и гуляли целыми днями. А потом стали забирать из домов кур, гусей, лошадей.

Как‑то они пришли в дом, где жила моя мама-девочка. «Нам нужны подушки…». Под дулом револьвера их забрали. А самый маленький ее брат Костя лежал на полу, спал. Вовка так дернул из‑под него подушку, что голова трехлетнего Кости стукнулась о пол. После этого у него долго болела голова.

Потом на удивление всем получили из Челябинска три трактора с большими железными колесами. Вместо того чтобы пахать ими землю, они перегнали тракторы в село Белоярку, где‑то нашли толстые длинные канаты и решили сдернуть кресты с церкви, а потом и с колокольни.

Так они трудились несколько дней. Упали только кресты на малых куполах, а на главной колокольне он устоял, и купола устояли. Потом перестал работать один трактор, встал другой, а за ним и третий задымил.

Поша и Вовка пьянствовали всю ночь, а потом куда‑то исчезли. Потом приехала комиссия с револьверами. Стали спрашивать про Пошу и Вовку. А их след давно простыл. Так и осталась стоять церковь с одним крестом, а люди, напуганные такой революцией, стали уезжать из Косулино и Белоярки».

…Летом 1996 года я проездом был в селе Белоярском. Церковь во имя святых Флора и Лавра стояла без окон и дверей, обшарпанная, с единственным крестом на главной колокольне, устремленным в хмурое небо. Но она все та же — непоколебимая прекрасная и гордая своей несломленной душой. Сделал черно-белый снимок.

А летом 2014 года я вновь посетил святое место и обомлел, увидев ее первозданную красоту. Здесь шло освящение ее правого придела, восстановленного благодаря пожертвованиям многих людей. И опять сделал снимок.

После освящения мы собрались у родственников за длинным столом. Он всех вместил: семерых батюшек, пятерых попадей, несколько дьяконов, кучу моих двоюродных братьев и сестер. Просто ели пироги, запивали крепким чаем с медом. Я предложил посчитать, — сколько же нас всего в миру. Насчитали 53 священника, среди них митрополит, протоиерей, епископ… Все служат. Вот сколько нас, сродственников, на Святой Руси!